Валенсия и Валентайн

Однако он часто оглядывался на нее через плечо. И она думала, что, по крайней мере, его лицо будет одним из последних, которые она увидит перед смертью.

Глава 4

Анна смотрит на дверь квартиры миссис Валентайн. Чуть ниже уровня глаз висит слегка запачканная деревянная табличка с вырезанным внизу сердечком и сделанной по трафарету надписью:

Входи, входи
В мой милый дом
Хочу тебя
Увидеть в нем

В этом есть что-то колдовское, как в пряничном домике старухи-людоедки из «Гензеля и Гретель». Анне и без того здесь не нравится, и надпись только усиливает дискомфорт.

Со старухами всегда так; в их присутствии она чувствует себя неловко. Они непредсказуемы; ей бывает трудно понять, чего от них ожидать, как и чего они ожидают от тебя.

В юности она никогда не была близка ни с одной из своих бабушек – мать ее отца была капризной и своенравной и больше походила на барсука, чем на человека, как внешним видом, так и характером. Она подавляла своим присутствием, вызывая желание спрятаться, и от нее вдобавок пахло уксусом.

Мать ее матери просто была, казалось, до такой степени убита горем, что больше в ней ничего и не было. Что бы кто ни сказал, все только еще глубже загоняло ее в печаль, и утешить ее потом становилось уже невозможно. Да, она была любезна, и они всегда прекрасно ладили, но все равно Анна избегала ее не меньше, чем свою злую бабушку.

О чем говорить с этими унылыми, придавленными жизнью стариками? Анна не знала. О фарфоре? Лекарствах? Ароматических смесях?

Теперь обе ее бабушки мертвы; они умерли с разницей в несколько месяцев – три сердечных приступа на двоих.

Слишком много сердечных приступов, сказала мать Анны, предприняв неудачную попытку пошутить.

И вот Анна стоит у двери другой старушки, которая в любой момент может упасть и умереть. Она объяснила проблему своей матери, заявила протест против работы по хозяйству, сказала, что чувствует себя неловко в роли приходящей домработницы, но мать в ответ поджала сурово губы, так что они сложились в прямую твердую линию, видеть которую Анне доводилось нечасто, и заявила: «Каждый может упасть и умереть в любой момент. Но пока мы здесь, нам всем хочется жить в чистом доме». Мать Анны не любит глупых оправданий.

Анна надеется, что у миссис Валентайн здоровое сердце и она ест много чеснока. Еще она надеется, что старуха не будет злой, но самое главное, что миссис Валентайн не будет все время сидеть в углу и плакать. Со слезами справиться труднее, чем с гневом.

Наконец она стучит. В конце концов, когда-то же надо.

Дверь сразу же распахивается внутрь, как будто миссис Валентайн стояла там наготове и ждала, положив руку на ручку. Может быть, даже наблюдала в глазок. Анна пытается улыбнуться, приподняв уголки рта. И уже понимает, что именно эта квартира – источник той громкой, слегка дребезжащей фортепианной музыки, наполняющей узкий коридор.

– Это вы та девушка? – спрашивает миссис Валентайн. На ведьму она не похожа – в ней ничего нервного, печального или сердитого. Она выглядит никак, словно готова выглядеть какой угодно, но только после того, как удостоверится, что Анна – та самая девушка.

Анна кивает. И тут же лицо старухи разрывается миллионом маленьких бороздок, начинающихся возле губ и поднимающихся к глазам, как трещины в разбитом лобовом стекле. Улыбка расплывается и приводит в движение все ее тело. Все, что есть в комнате. Возможно, улыбку ощущают и соседи, пусть даже не знают, что это такое.

Прежде чем Анна успевает понять, что происходит, она попадает в объятия миссис Валентайн. Хотя на объятия это похоже меньше всего, а гораздо больше – на падение в кресло-мешок, которое много лет хранилось на чердаке.

На чердаке, полном лаванды.

Объятие длится и длится, а когда все же заканчивается, миссис Валентайн хватает Анну за плечи и втаскивает в квартиру. Теперь они стоят у входной двери, как будто Анна прошла первое испытание и нужно пройти еще одно, чтобы проделать остаток пути.

– Вы здесь! – говорит миссис Валентайн с изумлением и почти благоговением, как будто появление Анны – это нечто великое. – Замечательно, э-э… – На мгновение она как будто теряется, и Анна понимает, что старушка забыла ее имя.

– Анна, – говорит она, чувствуя, как ее лицо непроизвольно реагирует на морщинистую улыбку миссис Валентайн и уголки ее собственного рта растягиваются настолько, насколько позволяет более молодая кожа.

– Анна, – повторяет миссис Валентайн, и теперь ее рот сползает набок с выражением, прочитать которое Анна не может. – Да. Конечно. Конечно, ты Анна. – И она улыбается, как будто гордится Анной за то, что она Анна.

Секунду-другую они просто стоят. Потом миссис Валентайн протягивает руку и стучит Анну по макушке, как будто ей нужно проснуться.

– У тебя самые прекрасные рыжие волосы, дорогая. Это натуральный цвет?

– Нет, – говорит Анна, застигнутая врасплох физическим контактом.