Валенсия и Валентайн

Тогда же Валенсия поняла две вещи: во‐первых, она все еще движется к своему месту, даже не думая об этом, и, во‐вторых, он намеревается заговорить с ней, когда она туда доберется. Мозг принялся экстренно выбрасывать адреналин в остальные части тела, умоляя ноги остановиться, но они продолжали нести ее вперед. Она чувствовала себя насекомым, которое смыло в слив раковины.

– Привет, я Питер, – сказал он, когда она подошла, и, поднявшись, сделал несколько бесшумных шагов по ковровому покрытию цвета овсянки к ее столу. Она улыбнулась – или попыталась улыбнуться, поставила чашку с кофе и с тоской посмотрела на свое кресло. – Еще раз, – сказал Питер, который либо не заметил ее многозначительного взгляда, либо не понял, что этот взгляд означает, – мне действительно жаль. Честно говоря, я просто не заметил вас вовремя, а когда заметил, было уже слишком поздно. – Голос его дрогнул, а улыбка была искренней, но неуверенной. Он то ли сгорел на солнце, то ли не мог справиться со смущением. Он протянул руку, чтобы поздороваться, допустив тем самым, о чем, конечно, не догадывался, большую ошибку.

Чего Валенсия никак не хотела, так это дотрагиваться до чьей бы то ни было руки. Чужие руки – грязные. В этом она практически не сомневалась. Когда кто-то пытался пожать ей руку – или тем более подержать ее за руку (чего не случалось со времен средней школы, но это было совсем другое дело), – она моментально поддавалась панике.

К сожалению, хотя теперь никто не пытался взять ее за руку, люди все еще пытались пожать ее, особенно когда старались произвести хорошее первое впечатление. Обменяться рукопожатием хотела Луиза, а также один из друзей ее отца, с которым она однажды столкнулась на улице. И вот теперь… Питер.

Валенсия повела себя так, словно не заметила жеста, быстро села, взяла телефонную гарнитуру и притворилась, что распутывает шнур. Это была наука, которую она практиковала и совершенствовала: умение избегать рукопожатий, не оскорбляя – как она надеялась – людей.

Какое-то время он стоял, сконфуженный, с протянутой рукой. Художник мог бы написать его портрет. Она улыбнулась ему, избегая смотреть на руку, пока та не опустилась. Питер все еще стоял, держа руку на уровне ее лица. Но она была непреклонна.

Она не хотела, чтобы он счел ее невежливой, и понимала, что должна что-то сказать, как сделал бы любой вежливый человек. Как сделал бы нормальный человек. Было ли это ужасно лживо с ее стороны – притворяться нормальной?

Она попыталась вспомнить, что говорят вежливые, нормальные люди. Что говорят нормальные люди? Что говорю я в нормальной ситуации? Нормально ли, что я что-то говорю?

Как ни старалась, она не могла вспомнить, когда в последний раз разговаривала лично с кем-то, за исключением Луизы, с кем-то, кого она не знала и кто не знал ее. С кем-то симпатичным.

Рот открылся, и тут же накатила паника. Она не знала, что скажет, и не имела возможности контролировать то, что вылетит.

– Добро пожаловать, – сказала Валенсия, и ее голос отдался эхом в ушах. Неужели она крикнула?

Валенсия думала, что произнесет целое предложение из четырех или пяти слов, но сподобилась только на два. Добро пожаловать. Как будто она – большой деревянный знак на входе в национальный парк. Огорчительно, но не удивительно.

Она попыталась вспомнить, как знакомиться с людьми. Имена, улыбки, любезности. Назвала ли она ему свое имя? Нет. Кровь бросилась в голову. Не упасть бы в обморок, подумала она.

Питер выглядел смущенным, но не менее дружелюбным. Откинувшись на спинку стула, он почесал колено и указал на фотографию картины, приколотую к стене за ее компьютером.

– Ваша работа? – спросил он.

Валенсия покачала головой:

– Моей бабушки. – Она постаралась, чтобы ее голос звучал ярко – не неоново-розово и даже не пастельно. Скорее лилово. Она попыталась улыбнуться и почувствовала себя так, словно старается продать ему подержанную машину или всучить какую-то гадость.

Картинка с птицей была попыткой обрести покой и счастье. Бабушка написала ее много лет назад, но недавно картину продали на местном благотворительном аукционе произведений искусства. Мать сфотографировала ее и отправила снимок Валенсии, прежде чем отнести оригинал в общественный центр. Жест внимания и отчасти укора – Валенсия давно не навещала свою больную бабушку.

Валенсия принесла фотографию на работу и прикрепила ее к стене с помощью канцелярской кнопки. Поначалу ее побудило к этому чувство вины, но была также мысль, что, возможно, ей нравится сама картина и ее создатель и что картина принесет ей радость.

Иногда она пристально смотрела на нее, прислушиваясь к своим внутренним ощущениям, ожидая подтверждения, что испытывает что-то похожее на счастье, но всегда находила только чувство вины.