Валентин Гиллуа

Толпа молча расступилась, ворота немедленно затворились, и карета исчезла почти тотчас за углом ближайшей улицы.

Было около семи часов утра.

Беглецы — их нельзя назвать иначе — молча скакали в продолжение десяти первых минут, потом француз слегка дотронулся до плеча своего спутника и подал ему записку, которую он нашел в карете.

— Прочтите, — сказал он.

На этой бумаге было написано только одно слово наскоро и карандашом: «Остерегайтесь!»

— О-о! — вскричал Тигреро, побледнев. — Это что значит?

— Это значит, — беззаботно отвечал француз, — что, несмотря на наши предосторожности, а может быть, и по милости их — потому что в этих дьявольских делах никогда не знаешь, как действовать, чтобы обмануть тех, кого опасаешься — наш след открыли и, вероятно, за нами гонятся.

— Что же будет с этими бедными молодыми девушками в случае схватки?

— В случае битвы, хотите вы сказать, потому что битва будет, и битва ожесточенная, я предсказываю вам! Мы будем их защищать.

— Я это знаю. Но если нас убьют?

— Зачем об этом думать заранее?

— Ах, Боже мой! — прошептала донна Анита, спрятав голову на груди своей приятельницы.

— Успокойтесь, сеньорита, — сказал француз, — и молчите: звук вашего голоса могут узнать и увериться в том, что, может быть, подозревают; притом успокойтесь: если у нас есть враги, то у нас есть также и друзья. Если позаботились нас предупредить, то по всей вероятности этот неизвестный советчик не остановится на этом и придумает средство помочь нам более действенным образом.

Между тем карета все мчались со страшной быстротой и скоро должна была выехать из города.

Расскажем теперь, каким образом француз был предупрежден об угрожавшей ему опасности.

Дон Себастьян Герреро нанял шайку шпионов из леперо и других мошенников, известных своей хитростью и если Валентин избежал их надзора и расстроил их козни, то это по причине той привычки к осторожности, которую охотник уже столько лет применял в прерии и которая сделалась у него как бы врожденным чувством — так хорошо овладел он искусство открывать врага, как бы тот ни прятался. Но если его не узнали, то его друзья не могли избегнуть зорких глаз шпионов дона Себастьяна.

Монастырь бернардинок сделался главным объектом надзора. Приезд в монастырь кареты с опущенными шторами тотчас возбудил тревогу; хотя банкира Ралье не знали в лицо, то что он француз, было достаточно для возбуждения подозрений.

Пока банкир и его спутник разговаривали с настоятельницей в приемной, один леперо притворился больным и велел двум своим сообщникам отнести себя к монастырским воротам, где добрая привратница поспешила окружить его всеми попечениями, каких, по-видимому, требовало его состояние.

Между тем как леперо как бы мало-помалу приходил в себя, его товарищи расспрашивали с тем хитрым искусством, которое свойственно мексиканской натуре, привратницу, женщину добрую, но далеко не дальновидную и очень болтливую, которая, найдя случай поговорить, ухватилась за него с поспешностью и, сама не подозревая, какой делает она вред, рассказала все, что знала. (Поспешим сказать, что она знала немногое, но это немногое, услышанное людьми смышлеными, было очень важно).

Когда три леперо выпытали от привратницы все, что она могла им сообщить, они оставили ее.

В ту минуту, когда они выходили на улицу, то очутились лицом к лицу с Карнеро, капатацем дона Себастьяна, которого господин его послал разузнать новости; они подбежали к нему и в нескольких словах рассказали ему, в чем дело.

Капатац внутренне задрожал и понял опасность, угрожавшую его друзьям.

Карнеро был человек умный, он понял, что надо сделать и решился на это в одну минуту, нимало не колеблясь.

Он очень хвалил леперо за то искусство, с каким они успели разведать тайну, дал им несколько пиастров и отправил к генералу, а сам начал бродить около монастыря и, в особенности, около кареты, к которой Курумилла дал ему подойти без затруднений, потому что читатель, без сомнения, угадал — неприязнь, показываемая индейцем к капатацу, была притворная, и что они, напротив, были очень дружны между собой, когда их не могли ни видеть, ни слышать.

Капатац ловко воспользовался шумом, поднявшимся в толпе при въезде кареты на монастырский двор, чтобы бросить неприметно в окно кареты записку, найденную банкиром Ралье.

В уверенности, что друзья его будут остерегаться, он удалился в свою очередь, приказав шпионам, которых оставлял перед монастырем, продолжать стеречь; он, куря сигарку, направился к главной площади.

Перед дверью одного трактира он увидал человека облизывавшего губами огромную сигару. Капатац вошел в трактир, выпил рюмку ликеру, но, пошарив в кармане, по неловкости выронил пиастр, который подкатился к ногам человека, остановившегося перед дверью; тот поспешил наклониться, поднял монету и отдал ее капатацу, который расплатился, вышел и беззаботно продолжал свою прогулку.

На площади человек, стоявший перед дверью трактира и, вероятно, шедший по той же дороге, очутился позади его.

— Весельчак — спросил в полголоса капатац, не оборачиваясь.

— Что? — отвечал тот тем же тоном.