Валентин Серов

Интересно, что портреты Карсавиной и Павловой, притом что оба они представляют собой лаконичные рисунки, производят различное впечатление. В портрете Павловой лаконизм незаметен, портрет кажется традиционным. Не потому ли, что сама Павлова склонна к традиционности и классичности? Несмотря на все свое искусство, находившееся, как утверждали современники, на грани невероятного, Павлова была в какой-то мере академична.

Карсавина же совсем другая, она сподвижница Дягилева и Фокина и их единомышленница. Она дочь своего времени, она до конца поклонница нового искусства. Именно ей, а не более, может быть, талантливой Павловой отдавал в те годы Париж дань восхищения.

Карсавина не стала столь прославленной балериной, какой впоследствии стала Павлова, возможно, именно из-за того, что свою индивидуальность она принесла в жертву общему замыслу спектакля, ансамблю, то есть главному принципу нового искусства.

И поэтому ее образ вылился у Серова именно в той форме, которую он считал наиболее современной.

В такой же манере, как и портрет Карсавиной (хотя и уступая ему в изобразительной силе), сделан портрет балетмейстера Фокина – правой руки Дягилева в балете.

Фокин преклонялся перед Серовым. Через много лет в своих воспоминаниях он писал о том, что среди участников балета «этот восхитительный художник пользовался репутацией хрустально-чистой души».

Серов недолго прожил на этот раз в Париже, но пребывание его там было редкостно удачным.

Днем он, как всегда за границей, ходит по музеям. Он чувствует прилив бодрости и энергии. Сейчас ему сопутствует его ближайший ученик Николай Павлович Ульянов. Он рад, очень рад, он так любит молодежь, а Ульянов – этот из той молодежи, которая «сделана» им.

– С чего начнем сегодня? – обращается он к Ульянову. – Пойдем в зоологический сад или в Клюни?

И они идут. Все равно куда: в зоологический сад, или в Клюни, или в Лувр, или в Люксембургский музей. А то, в нарушение всех правил и планов, просто бродят по улицам Парижа, и Ульянов не перестает удивляться – Серова словно подменили: «Он не ходит – он бегает. Иногда кажется, что он не совсем сознает, что происходит с ним. Его будто подбросило что-то, и он никак не может, да и не хочет остановиться, – жизнь так хороша! Вот мимо проходит какая-то мужская или женская фигура. Серов ускоряет шаги, хочет рассмотреть чем-то его заинтересовавшие черты незнакомца или незнакомки. Оглядываясь, он готов сделать движение в обратную сторону, чтобы преследовать еще кого-то, но ловит себя, на минуту останавливается, подняв брови и с недоумением пожимая плечами.

В этом городе, столько раз виденном им, он снова находит что-то такое, чего нет нигде, он снова охвачен любопытством».

Бродя с Ульяновым по залам музеев, он любопытствует, хочет узнать впечатление от одной, от другой вещи, спорит с ним, безмолвствует от восхищения перед любимыми полотнами, перед всем этим сказочным царством красоты и человеческого гения, знакомым ему с тех еще времен, когда девятилетним мальчиком он, Тоня Серов, водил по этим залам свою мать.

Зато современники вызывают его разочарование. Осенний салон словно обозначил какой-то кризис. Все стремятся к пестроте, к пестроте во что бы то ни стало. В глазах рябит от этой громады красок.

– Много, слишком много картин… – сокрушенно говорит Серов. – Их целое море. – И, обращаясь к Ульянову, спрашивает: – Ну а среди них вы запомнили что-нибудь? Ну например?

И все же он доволен. Он-то запомнил. Запомнил Матисса. Именно его выделил из массы пестрых полотен. В письме домой он пишет: «Работаю и смотрю достаточно».

Но Серов не только смотрит и работает. Он учится. Учится при каждой возможности. Он муштрует себя каждый день.

В Париже на бульваре Монпарнас есть студия Колоросси. Вечером, когда Серов не в театре, он ходит туда рисовать «кроки» – мгновенные наброски живой натуры. Встретившись у выхода с одним из своих московских учеников, тоже забредшим туда, Серов положил на тарелку гарсона пятьдесят сантимов и сказал: «Вот как приятно, заплатил двадцать копеек, порисовал вдоволь, и учить никого не надо!» За несколько месяцев до этого Серов окончательно покинул Школу живописи.

Во время этих занятий Серов усовершенствовал свой метод создания предельно лаконичного рисунка, метод, которым он прежде пользовался главным образом для басен. Серов заказал альбом из прозрачной бумаги и начинал рисовать с последней страницы, рисунок делал чрезвычайно быстро, иногда за одну-две минуты, потом накрывал его предыдущим листом и на нем прорисовывал, опуская ненужные подробности, а первый рисунок вырывал из альбома и сминал. И так до тех пор, пока рисунок не становился предельно лаконичным и выразительным.

Под конец вечера смятых рисунков набиралось изрядно. Он уносил их и бросал в ближайшую подворотню.

Иван Семенович Ефимов, художник и скульптор, муж его сестры Нины Яковлевны, сказал ему как-то:

– Вы бросаете кредитные билеты. Ведь вы знаменитость – поднимут…

– Ну какая я знаменитость, – отмахнулся Серов. Здесь, в студии, он считал себя рядовым учеником.