Валентина

Валентине пришлось объяснить де Шавелю, что столовая в замке слишком велика и будет смотреться ужасно угрюмой в присутствии всего трех персон, а поблизости не было соседей, которые стоили того, чтобы их пригласили на обед. Исходя из таких соображений, Александра велела подать обед в кабинете отца. Это была теплая комната по средневековым меркам Чартаца. Там были настелены персидские ковры и висели на стенах гобелены, которые все же удерживали немного тепла, исходившего от весело горевшего камина и от многочисленных канделябров, усаженных свечами. Столовое серебро и изысканная скатерть были русского происхождения, что де Шавель сразу же отметил про себя. Он спустился к обеду в сером костюме и ослепительно белых лосинах, и даже язвительная Александра вынуждена была признать, что он очень хорош собой. Он был мужчина не того типа, который ее привлекал; в нем чувствовалась властность. Это был не петушиный задор графа Грюновского, но все же неосознанная магия силы, исходившая от него, вызывала у нее стремление противостоять этому загадочному человеку.

Полковник вошел в комнату, поклонился и поцеловал Александре руку. Ее руку украшал перстень с огромным рубиновым кабошоном[6], таких камней он не видел в своей жизни. Оттенок камня удачно гармонировал с колье на ее шее и с цветом платья, которое также было выдержано в густо-красной гамме. Платье приоткрывало ее высокую грудь, и полковник подумал, что, несмотря на свой высокий рост и свою угловатость, эта женщина, безусловно, соблазнительна. Взглянув в ее темные глаза, он с удивлением обнаружил там вполне откровенный вызов… Человек, который смог бы покорить эту женщину, должен быть сделан из того же редчайшего материала, что и она. Полковнику с трудом верилось, что Александра и Валентина были сводными сестрами.

— Вы достаточно отдохнули? — спросила Валентина, войдя в комнату, и полковник развернулся к ней. Целуя ей руку, он приметил, как напряженно дрожат ее пальцы. На ней было желтое шелковое платье, а шею покрывал газовый платок продернутый золотой нитью. Единственным украшением на ней было небольшое жемчужное ожерелье, то самое, которое она надела для того вечера, в доме у Мюрата. Она была очень красива, и когда де Шавель взглянул на нее, она сразу вспыхнула.

— Я превосходно себя чувствую, мадам, — отвечал он. — Но я уже не верил, что вы перенесете эту ужасную дорогу. Никогда не чувствовал себя более счастливым, — повернулся он к Александре, — чем когда наконец отдал должное качеству кровати, на которой я проспал сегодня с утра.

— Надеюсь, что вы также отдадите должное и обеду, — сказала Александра. — Мы здесь живем по-простому, но наш покойный отец держал неплохой винный погреб и к тому же научил меня разбираться в винах. Прошу садиться!

Обед оказался весьма непростым. На горячее была подана оленина в винном соусе с кореньями и травами, и де Шавель мог бы поклясться, что и у лучших поваров Парижа ему не приходилось есть так вкусно. Изобилие польских и русских закусок и прекрасных вин. Он обратил внимание, что графиня пила не менее его, но имела, очевидно, крепкую голову. Более того, она показала себя блестящим собеседником, она развлекала и поддразнивала, обладала незаурядным, хотя и несколько крепковатым для дамы, юмором. Так, она в совершенно шутливых иносказаниях ясно дала понять полковнику, что очень благодарна ему за помощь ее сестре и желает ему всяческих благ, но если он посмеет недостойно поступить с Валентиной, в ее власти будет дать приказ перерезать ему горло. Де Шавель слегка задумался над этой угрожающей шарадой, пока происходила смена блюд и подали десерт с коньяком. Он и Александра пили его из хрустальных бокалов, выточенных в форме букета цветов, а Валентина потягивала шампанское.

— Если желаете курить, полковник, я могу предложить вам сигару из запасов моего отца. К сожалению, в табаке он очень мало понимал и вообще имел отвратительный характер, но его вкус был гораздо лучше в отношении других вещей — я думаю, моя покойная мать развила в нем это особенное мужское чувство! — Александра засмеялась без стеснения.

— Не шокируй полковника, моя дорогая, — сказала Валентина. — Я уверена, он не привык к тому, что о родителях говорят в таком тоне. Но Александра права, — повернулась она к де Шавелю. — Я помню тот день, когда отец сообщил мне о моей скорой свадьбе с Теодором. До этого дня я думала о нем как о своей главной защите и опоре, я восторгалась им, просто восторгалась! И вот он говорит мне: это прекрасная пара для тебя, а я буду заседать в Высшем Совете. И даже не стал слушать моих возражений и не обратил никакого внимания на мое горе…

— Меня он тоже все время пытался удачно пристроить, — добавила Александра. — Но, к счастью, ни один кандидат не продержался вблизи меня достаточно времени, чтобы успеть перейти к предложению руки и сердца! Только я их и видела!