Валериан Владимирович Куйбышев

В январе 1919 года 4-я армия заняла Уральск, а в марте — Лбищенск. В рядах казачества началось разложение. Тысячи казаков сдавались в плен. Сопротивление было сломлено.

В боях за Лбищенск отличилась знаменитая Чапаевская дивизия. Куйбышев уже давно оценил выдающиеся способности ее командира Василия Ивановича Чапаева, недюжинный талант этого народного полководца, его отвагу и природную сметку. Когда Фрунзе принял командование 4-й армией, Валериан Владимирович порекомендовал ему назначить именно Чапаева командиром Александрово-Гайской бригады, а затем командиром 25-й стрелковой дивизии и, как впоследствии оказалось, не ошибся.

Впервые познакомился Куйбышев с Чапаевым во фронтовой обстановке. Как-то, объезжая воинские части, Валериан Владимирович зашел в избу, где находился красноармейский штаб. За простым крестьянским столом сидел сухощавый человек, среднего роста, одетый во френч защитного цвета и синие брюки. Куйбышев сразу заприметил его светло-синие глаза, острые, умные. Это был Чапаев. Склонив голову на руки, он пел вполголоса грустно, почти жалобно:

Сижу за решеткой в темнице сырой…

— Что так грустно поешь, товарищ? — с удивлением спросил его Куйбышев. Он знал, что недавно закончился победно бой, и потому эта песня показалась странной, неуместной.

Чапаев, недовольно посмотрев на незнакомца, продолжал свою печальную мелодию. За Чапаева ответил его неразлучный друг — порученец Петя Исаев. Высунувшись из другой комнаты, он шепотом объяснил Куйбышеву:

— Василий Иванович на разные голоса пост эту песню. Если плохо ему, он на грустный голос поет, если хорошо — на веселый.

— О чем же грустить? Врага отбросили — радоваться надо.

— Боеприпасов мало, продовольствие кончается, — угрюмо промолвил Чапаев, услышав разговор.

— Так я же привез вам и боеприпасы, и продовольствие, и обмундирование, и даже махорку, — весело заявил Валериан Владимирович.

— Привез? — недоверчиво спросил Чапаев. — А кто вы такой?

— Я Куйбышев.

— Ой! Неужто! — воскликнул Чапаев, вскакивая с места и здороваясь с Валерианом Владимировичем.

Чапаев проникся большой любовью и доверием к Куйбышеву, часто обращался к нему за помощью, зная, что тот его поддержит в любую, трудную минуту. А Куйбышев, в свою очередь, познакомившись ближе с Чапаевым, еще более оценил его.

У Чапаева было немало врагов. Троцкий обвинял его в партизанских замашках, привлек к судебной ответственности. Однако Куйбышев решительно выступил в защиту народного полководца и настоял на прекращении судебного дела.

Бывая в районе Чапаевской дивизии, Валериан Владимирович изучал ее личный состав, вел задушевные беседы с ее прославленным командиром. Не раз подвергая свою жизнь смертельной опасности, Куйбышев разъезжал по позициям, занятым полками Чапаевской дивизии, и своими пламенными речами воодушевлял бойцов на дальнейшую борьбу. После его отъезда чапаевцы были уверены, что обещанные патроны, сапоги, гимнастерки, шинели вовремя будут доставлены на фронт.

Но Валериан Владимирович знал, что, несмотря на большую помощь, которая оказывалась красноармейским частям, они еще во многом нуждаются. Всякое благодушие, всякая попытка приуменьшить трудности, скрыть армейские недостатки возмущали Куйбышева.

Однажды к нему явился корреспондент Российского телеграфного агентства. Валериан Владимирович коротко рассказал о положении на фронте. Каково же было удивление и возмущение Куйбышева, когда появилась большая статья этого корреспондента, в которой Куйбышеву приписывалось то, чего он не говорил.

— Но это было бы еще с полбеды, — негодовал Валериан Владимирович, обращаясь к политработникам. — Беда в том, что в статье есть мысли, которые я не только не высказывал, но и не мог высказывать. Разве я, член Реввоенсовета, ответственный за операции на огромном участке Восточного фронта, мог утверждать, что все обстоит благополучно, что можно быть спокойным?!

Куйбышев взял газету и в раздражении ткнул в нее пальцем:

— Смотрите. Статья буквально так, по-обывательски, и кончается: «Самарцы могут быть спокойны: Красная Армия их в обиду не даст». Я краснею от одного предположения, что кто-нибудь из товарищей подумает, что я мог это сказать. У Красной Армии, борющейся с лютым врагом — Колчаком, нет будто бы другой цели, как заботиться о «спокойствии самарцев»…

Валериан Владимирович привстал и, нервно ероша рукой свои волосы, зашагал.

— Я сроднился с самарским пролетариатом, — продолжал он. — Дорожу доверием, которое он мне оказывает. Но я совершил бы преступление против общей борьбы — и этого не простил бы мне сознательный самарский пролетариат, — если бы я в своей деятельности руководствовался исключительно его спокойствием. «Самарцы могут быть спокойны»! Если тут имеются в виду обыватели, то я предпочел бы, чтобы они успокоение находили в приеме валерьяновых капель, а не из моих уст. Рабочие же Самары знают, что они должны беспокоиться за судьбы революции…