Валерий Брюсов

Вместе с А. Белым Брюсов был основателем науки о русском стихе. Он был превосходным педагогом и воспитал целое поколение молодых поэтов.

Еще в 1919 году он вступил в члены коммунистической партии и искренно считал себя новым, советским человеком. Коммунисты, однако, относились к нему с предубеждением. После одного из его докладов в Доме печати Бухарин и Луначарский разгромили его «буржуазную идеологию». «В эту минуту, — пишет Луначарский, — он, несомненно, чувствовал себя несчастным… Теперь нельзя уже не отметить, что Брюсову приходилось проделать в этом отношении очень большую внутреннюю работу. Он гордился тем, что он коммунист».

В 1920 году выходит новый стихотворный сборник Брюсова «Последние мечты. Лирика 1917–1919 гг.» («Творчество». Москва, 1920).[24] Как мало «созвучны» они громкой, шумной, «конструктивной» эпохе! Какие тени наступающего вечера лежат на этих бледных страницах! Стихи потеряли свою «динамическую» энергию; написаны они вяло, усталой рукой; никого ни к чему не призывают, ничего не «славословят», ни о чем не вещают. Автор печально и тихо говорит:

Я сознаю, что постепенно
Душа истаивает. Мгла
Ложится в ней…

Годы страстей, желаний и борьбы прошли:

Я больше дольных смут не вижу,
Ничьих восторгов не делю,
Я никого не ненавижу
И, — страшно мыслить: не люблю.

Бесстрастному взору открывается прошлое, «смысл тысячелетий», мудрость библиотек:

Власть, времени сильней, затаена
В рядах страниц, на полках библиотек,
Пылая факелом во мгле, она,
Порой язвит, как ядовитый дротик.

Вновь наступает весна— сорок пятая весна поэта, — снова «божественная» глубь небес, снова «вешний блеск вокруг». Певец «всех радостей бытия» впервые признается:

Что ж! Пусть не мед, а горечь тайную
Собрал я в чашу бытия!
Сквозь боль души, весну приветствую…

Этот новый надтреснутый звук брюсовской лиры — тень грусти и горечи — делает лицо «гордого завоевателя» человечнее и ближе нам. Недавний богач перебирает свои сокровища: рубины страсти, алмазы мечты, опалы воспоминаний, мистические аметисты, сапфиры стихов — все камни давно стали мертвыми:

Сверкал из вас, в былом, огонь лучистый,
Но вы теперь — лишь груз холодных слов.

Какое трагическое признание. Ученик Орфея, привыкший все звуки жизни и природы облекать в певучие стихи, стоит у конца своего пути:

Так мне ль осилить взвизг трамвайный,
Моторов вопль, рев толп людских?
Жду, на какой строфе случайной
Я с жизнью оборву свой стих.

Новый мир, жестокий и железный, пугает поэта. Жизнь прошумела и промелькнула, как «мировой кинематограф», — кругом расстилается пустыня — «снежная Россия»:

За полем снежным — поле снежное,
Безмерно белые луга;
Везде — молчанье неизбежное,
Снега, снега, снега, снега!

Но воля Брюсова— неукротима; дух «завоевателя» в нем не погас. Он всегда «sed non satiatus». Пусть сгорели страсти и охладели чувства, еще одно счастье осталось — и оно не изменит никогда:

Единое счастье — работа,
В полях, за станком, за столом, —
Работа до жаркого пота,
Работа без лишнего счета, —
Часы за упорным трудом!

В стихотворении «Ожерелье дней» Брюсов с чудовищным прозаизмом заявляет:

Пора бы жизнь осмыслить, подытожить…

И вот результат этого «подытоживания» — полная душевная опустошенность, ледяная пустыня жизни вокруг и — единственное утешение — «работа до жаркого пота». Это все, что осталось от дерзаний «сверхчеловека» и планов «конквистадора».