Валерий Ободзинский. Цунами советской эстрады

– И жила тогда в той, другой, отвратительной Одессе нищенка. Жила в подвале: окна выбиты, холодно. Есть нечего. Только был сынок у нее. Николенька. Добрый мальчик, не шибеник какой. Вот как-то кончились дрова, стали замерзать они, и мама-нищенка заболела. Не побоялся Николенька мертвого города. Не побоялся пурги-метели. Отправился искать доктора… Сам слабый, шатается… Ели-то они шелуху картофельную да чечевицу по зернышку жевали.

Валера почему-то представлял себе ту Одессу вовсе не отвратительной. Она казалась печальной, чудной и волнующей в бело-серой пелене снега. И так захотелось там оказаться, что даже в животе заболело. Он увидел, как шныряет вместе с очумелыми мальчишками по улицам, ищет хлеба и дров, холод пронизывает насквозь. Они бегут к морю и носятся по бело-рыжим хребтам прибрежных скал, свободные, как волны. В пустых домах на берегу воруют доски и потом улепетывают, озираясь по сторонам, к своим домам.

– И вот не смог больше идти Николенька, провалились ножки в сугроб. И конь вдруг заржал сквозь метель. Смотрит мальчик. Выезжает барин на белом коне. В шапке горлатной, шубе соболиной, сам вида грозного. Увидел Николеньку, сжалился.

Валера радовался за Николеньку и его маму, что и доктор к ним пришел, и еда у них появилась, и дрова…, но больше радовался, что Николенька ничего не побоялся и все превозмог.

Мария Николаевна рассказывала внуку потом много таких историй. Про доброго царя, которого большевики хотели убить вместе с детками, но тот всех победил и вернулся на престол. Про бедняков, которых спасали хорошие барины. А еще про девочку Нюрочку, что выздоровела чудесным образом.

История про Николеньку нравилась больше других. После он даже представлял, как пошел бы в ту Одессу. И без всякого барина нашел доктора. Сам. И хлеба добыл. Украл в каком-нибудь заброшенном доме.

Только когда подрос, догадался, что Мария Николаевна переписывает историю. Его потрясло, что доброго царя и его детей на самом деле расстреляли, что Нюрочка вовсе не выздоровела, а Николенька умер от голода.

– Почему они умерли? – как-то спросил Валерик у Марии Николаевны.

Возле среднего окошка, на небольшом комоде бабушка устроила молитвенный уголок. Обычно никому не позволялось не то, что прикасаться к сакральному, но и просто подходить к комоду. Сейчас же бабушка подвела к нему Валеру, и перекрестившись сама, благословила внука:

– Молилась, наверное, мало. Сама хотела справиться… От самости это все.

Какое-то время Валера думал, что бабушка Маня актриса, так убедительно она вживалась в образ:

– Мадам Люлю, я вас люблю, шепчут ей страстно и знойно…

И он замирал, ожидая чудесного превращения бабушки в загадочную мадам Люлю, что звонко хохочет в шезлонге.

– Вот видишь, простой музыкант, а единственный, кто своим чарующим талантом привел в восторг неприступную деву.

Пела Мария Николаевна с легким польским акцентом, отчего выходило: «Когда ж поквонники уходят, приходит юный музыкант», но речь лилась так мягко, что это лишь добавляло ей шарма.

– Бабушка, смотри! Мадам Каролина пошла мусор выбрасывать, – каждый раз кричал Валерка, завидев в окошке соседку с мусорным ведром. Баба Маня, понимая, чего от нее хотят, принималась искусно изображать мадам Каролину, интеллигентно и по-царски вышагивающую с мусором.

Бабушка умела подражать, умела отыскать в каждом человеке именно ту изюминку и особенность, которая отличала бы его от других. Потому каждый считал своим долгом попросить ее изобразить кого-нибудь из знакомых. Мария Николаевна нисколько не смущаясь, с удовольствием придумывала на ходу такие интересные сценки, что и в цирк ходить не нужно.

Если дело бывало к вечеру, когда Иван Фабианович возвращался с работы и во дворе мастерил что-то или восстанавливал редкие вещи по просьбам соседей: шкатулки, ларчики, резные этажерки, бабушка садилась у окна за темно-вишневое пианино и пела романсы. Их небольшая комната с тремя окнами в ряд располагалась на первом этаже, так что пела она и для мужа и для внука.

Дедушка Иван Фабианович всегда останавливался у окна, когда она пела. Иногда вспоминал Чехова:

– Вам скучно без вашего друга? Так надо послать за ним в поле!..

Бабушка смеялась:

– Так, я по-твоему, Марья Сергеевна?.. И чего же ты боишься: потерять или узнать, что не полюбила?

Дедушка отвечал стихами Майкова:

– Ах, люби меня без размышлений!

Часто сочинял и сам:

– Любовь мою душу затмила. В ней счастья нет и следа. Взойди мое светлое солнце. О, солнце труда!

Иван Фабианович в отличие от жены страстно верил в революцию. Создал в своей голове чистый, хрустальный образ жизни при социализме. И, несмотря на разницу взглядов, супруги пережили все. Разруху, потерю работы и даже смерть детей: Николеньки и Нюрочки. Он никогда не вмешивался, когда Мария Николаевна переиначивала историю или ругала большевиков. Понимал, что обида осела в сердце жены тяжелым камнем. Лишь утешал:

– Маняша, мы же хотели, как лучше.

Валеру удивляло, что дедушка не возражал и не спорил. Не пытался оставить последнее слово за собой. Даже когда бабушка Маня однажды упрекнула и назвала сволочью.