Валерия

Я с той же почтой отвечала ей следующее:

«Любезная мадам Паон!

От всей души прощаю я мадам д'Альбре, но при всем том не могу принять ее приглашения. Вспомните, что она обвинила меня перед всеми своими знакомыми в неблагодарности и клевете. Как же явиться мне в обществе, из которого я была изгнана за такое поведение? Или я, действительно, виновата, и в таком случае не заслуживаю ее покровительства, или не виновата, и следовательно жестоко оскорблена тем, что она так больно дала мне почувствовать мою зависимость и вытолкнула меня в свет с запятнанной репутацией. Могу ли я жить у нее спокойно после такой несправедливости? И ловко ли ей самой будет представить меня опять как своюprotegee?He придется ли ей краснеть при каждой встрече с нашими общими знакомыми? Уверьте ее в том, что я забываю все прошедшее и желаю ей всякого счастья; но возвратиться к ней я не могу. Скорее умру с голода. Если бы она знала, что вытерпела я вследствие ее поступка, она пожалела бы обо мне, вероятно, больше, но что сделано, то сделано. Прошедшего не воротить. Прощайте, мадам Паон. Благодарю вас за участие.

Ваша Валерия».

У меня было очень тяжело на сердце, когда я писала эти строки, и я уехала к леди М** в Сент-Джемс-сквер в мрачном расположении духа. Если бы улыбки, приветствия и пожатия рук могли меня утешить, в них не было недостатка. Мне показали все комнаты внизу, потом комнату леди М**, комнаты ее дочерей и, наконец, мою. Я была рада, когда осталась одна и могла заняться приведением моих вещей в порядок.

Назначенная для меня комната была очень удобна и убрана лучше комнат дочерей леди М**, и вообще я играла роль гостьи, а не гувернантки. Горничная была со мною очень учтива и, помогая мне убирать вещи, не пробовала быть со мною фамильярною.

Я забыла сказать читателю, что леди М** была вдова; лорд М** умер года два тому назад; старший сын ее, теперешний лорд М**, не был в это время на морской службе.

Подали обедать. За столом было только двое посторонних. Со мною обходились с чрезвычайной внимательностью. Вечером я играла и пела; дочери леди М** тоже пели; голоса у них были хорошие, но мало выражения; я увидела, что могу быть для них полезною.

Леди М** спросила меня потихоньку, что я думаю о пении ее дочерей? Я откровенно сказала ей мое мнение,

— Послушавши вас, невозможно сомневаться в верности ваших замечаний, — сказала она. — Я знала, что вы хорошо поете, но такого совершенства не ожидала.

— Если ваши дочери любят музыку, так скоро будут петь не хуже моего, — отвечала я.

— Это невозможно! Но они все-таки многому научатся. Вы как будто устали? Хотите отдохнуть? Августа пойдет с вами.

— Да, у меня болит голова, — отвечала я, — и я воспользуюсь вашим позволением.

Августа, старшая дочь ее, зажгла свечу, и мы ушли с нею ко мне в комнату. Поговоривши со мною минут десять, она пожелала мне покойной ночи, и таким образом провела я первый день в Сент-Джемс-сквере.

На другой день мы уехали в родовое поместье леди М**, Гаркин-кастл, в Дорсетшире, и я рада была покою после шумного лондонского сезона. Молодые девушки были, как справедливо заметила леди М**, измучены бесконечными вечерами; но в деревне поправились менее нежели в неделю. Это были премилые, простые и не гордые девушки. Я скоро к ним привязалась. Я занялась с ними музыкой, и они делали большие успехи. Кроме того, я выучила их делать из воску цветы. Вот все, что могла я для них сделать, если не считать редких и кратких замечаний касательно кое-чего, что казалось мне не совсем приличным в их поведении. Леди М** была, по-видимому, вполне мною довольна и обращалась со мною с особенным уважением. В короткое время я свыклась с новым положением и была счастлива.