Валет мечей

Мощным усилием воли он поборол настойчивое желание сделать глубокий вдох, который, как он прекрасно понимал, наверняка стал бы для него последним, так как его рот и нос тут же заполнились бы грязью и пылью и он немедленно задохнулся бы. Вместо этого он принялся очень медленно (можно было бы сказать – в качестве эксперимента, если бы это не было абсолютно необходимо) выдыхать, сначала через нос, а потом и сквозь слегка приоткрытые уголки губ. При этом его язык непрестанно двигался, увлажняя поверхность губ и отталкивая от них мелкие частички земли, норовившие попасть ему в рот. Этот процесс напомнил ему общепринятую технику курения гашиша, когда через приоткрытые уголки губ в рот впускают тонкие струйки воздуха, чтобы разбавить густой дурманящий дым. («О, восхитительная свобода движений языка во рту! Как недооценивают ее люди», – подумал Мышелов.) Впитывая в себя драгоценные крупинки воздуха, сохранявшиеся между мельчайшими крупинками почвы даже на такой глубине, и старясь заглатывать при этом как можно меньше земли, Мышелов мрачно размышлял, что если его пребывание здесь затянется, то, может быть, он научится глотать землю вместо еды и через некоторое время начнет оставлять за собой след из земляных экскрементов.

Но тут комок в горле вновь настойчиво заявил о себе. Он выдохнул одну порцию воздуха (на это потребовалось порядочное количество времени, поскольку среда оказывала сопротивление) и медленно (запомни, медленно! – предостерег он сам себя) сделал второй вдох.

Повторив всю процедуру несколько раз, он решил, что при надлежащей тренировке, не тратя времени попусту, но и не спеша, он научится справляться как с приступами удушья, так и с желанием сделать хороший вдох.

В обозримом будущем все, что не имело отношения к дыханию, отодвигалось для Мышелова на второй – нет, даже на третий план.

Он повторил себе, что, как только процедура дыхания будет отработана и войдет в привычку, его голова освободится и он сможет обдумать свое нынешнее положение.

Но тут вставал вопрос, а захочется ли ему думать об этом, когда он получит такую возможность? Что он выиграет от этих размышлений?

По мере того как к Мышелову возвращалась способность воспринимать окружающее, он заметил, что сквозь его сомкнутые веки сочится какой-то красноватый свет – так бывает, когда, закрыв глаза, повернешь лицо к солнцу. Но ведь здесь нет даже луны, – напомнил он себе несколько вдохов спустя. (Тут он чуть было не всхлипнул, но "вовремя сообразил, что малейший перебой в ритме дыхания грозит весьма неприятными последствиями.) Однако любопытство, раз пробудившись, не желало оставить его в покое (даже в могиле, мелькнула у него мелодраматическая мысль), и еще через несколько вдохов он рискнул оглядеться сквозь слегка приоткрытые ресницы.

В глаза ему не попало ни единой песчинки, а вокруг и впрямь струился какой-то желтоватый призрачный свет.

Немного погодя он рискнул открыть глаза пошире – не забывая о дыхании, разумеется – и принялся разглядывать то, что его окружало.

Судя по тому, что его поле зрения было окружено желтой каймой, свечение исходило от его лица. Ему вспомнился странный сон Сиф, в котором она видела его в светящейся полумаске с черными провалами вместо глаз. Возможно, то был и вправду вещий сон, так как сейчас на нем была именно такая маска.

Вот что ему удалось разглядеть в ее фосфоресцирующем свете: перед самым его носом находилась коричневая стена – она была так близко, что расплывалась у него перед глазами, но в то же время достаточно далеко, чтобы не повредить его глазные яблоки.

Однако, вглядываясь в стену, он, к своему несказанному удивлению, обнаружил, что может видеть на несколько дюймов вглубь нее, так что за размытой поверхностью различает отдельные кусочки земли, словно к его собственному зрению добавились еще какие-то сверхъестественные способности.

Именно благодаря этой волшебной способности удалось ему разглядеть фрагмент черной гальки на глубине шести дюймов от шероховатой стены, в которую упирался его земной взгляд; рядом с первой лежала вторая, темно-зеленая, с его большой палец размером, а подле нее виднелось безглазое, лишенное всякого выражения красноватое лицо земляного червя, ротовое отверстие которого беспрестанно открывалось и закрывалось.

И тут впервые за все время его пребывания под землей что-то вроде галлюцинации посетило его. Ему показалось, будто червяк обращается к нему высоким писклявым голосом: «О смертный, что за сила покровительствует тебе? Почему я не могу приблизиться и полакомиться твоими глазами?»

В то же время впечатление было настолько ярким и убедительным, что, забывшись, Мышелов заговорил низким хриплым голосом:

– Привет тебе, собрат по заключению…

На этом поток его красноречия прервался. Его собственный голос, как он ни старался говорить потише, отразился от стенок более чем замкнутого пространства и таким мощным эхом отозвался в голове и во рту самого Мышелова, что тот понял, как чувствует себя колокол во время урагана, и посочувствовал ему. К тому же он чуть было не сбился с дыхания.