Валид

— Я не могу тебя ударить, хоть иногда и возникает такое желание. Не поднимаю руку на тех, кто слабее меня. Значит, буду закрывать твой очаровательный, но слишком болтливый рот вот так. А теперь заткнулась и сняла с себя шмотьё, пока я не разодрал его, — прошептал мне в губы, грубо поцеловал их и отошёл к креслу.

Я судорожно втянула в себя воздух, поняла, что всё это время не дышала.

— Давай, Шахи, — Хаджиев развалился в кресле, широко расставил ноги, и я отчётливо увидела внушительный бугор в районе его паха. — Раздевайся, — а в глазах страсть звериная.

— Сумасшедший.

— Шахидааат, — протянул нараспев, расстегнул свои часы и бросил их на столик. — Не зли меня, жена. Поверь, тебе это не нужно.

* * *

Эта девка сводила с ума. Сколько там упрямства, сколько непокорности. Объездить бы её хорошенько, да ломать не хотелось.

Она боится его прикосновений. Её бросает в дрожь, стоит ему приблизиться. И это так заводит, что голова кругом. И злит почему-то.

Видимо, этим же и зацепила. За самые яйца.

— Я жду, жена, — нравится называть её женой и смотреть, как девчонку передёргивает, и неподдельный ужас появляется в её глазах. — Давай. Сними, наконец, этот халат.

В штанах уже всё дымится, но он, как грёбаный мазохист, ждёт.

Шах понимает, что деваться некуда и, шумно вздохнув, стаскивает с себя халат. Не особо эротично, но это её не спасёт.

— Теперь сорочку и бельё.

Её щёки розовеют, а губы приоткрываются — смущается. Как же возбуждающе она это делает.

Берёт ночную сорочку за подол и тянет вверх. Резко, зло снимает её и отбрасывает в сторону. Стаскивает трусы и поднимает на него свой дерзкий взгляд. В тёмных глазах огнём горит непокорность. Она пытается подавить в себе назревающий бунт, но получается с трудом. Руки подрагивают, а высокая, красивая грудь вздымается всё чаще.

Вот это вид. У Валида аж свело всё.

* * *

— Да. Мне нравится, — его кривая ухмылка, похожая на оскал дикого зверя, меня пугала. И заводила. Второе хуже.

Я не понимала, что в этом человеке можно полюбить и что можно хотеть. Он же зверь. Дикий, невоспитанный, больной. Но его взгляд меня словно в гипнотический транс вводил.

Мне хотелось сбежать. Распахнуть дверь этой проклятой тюрьмы и нестись за ветром, куда глядят глаза.

Но я помнила слова мамы. Повторяла их про себя, как мантру. Я должна быть сильной. Нельзя опускать руки и прогибаться.

— Ложись на кровать, — последовал новый приказ и я, стиснув зубы, сделала, как он хотел.

Валид поднялся с кресла, рванул на себе рубашку, и я закрыла глаза. Слышала только шуршание одежды и оглушающий стук своего сердца. А когда его горячее тело коснулось моего, вздрогнула.

— Тихо, не надо дрожать. Открой глаза.

Взглянув на него, отметила, как расширены его зрачки.

— Красивая. Какая же ты красивая, дрянь, — прорычал сквозь зубы и толкнулся в меня своей плотью. — Хочу тебя глубоко, — и, подтверждая свои слова, толкнулся сильнее. — Вот так хочу.

Не чувствовала боли. Лишь дискомфорт и тот незначительный. Видимо, я увлажнилась…

Замерев во мне, он усмехнулся, сжал мою грудь и склонился к шее.

— Хочу тебя жёстко, — прошептал на ухо, и я вскрикнула от сильного толчка. — Дааа, кричи для меня. Громче! — и, вынуждая меня стонать от тупой боли, вколачивался всё сильнее.

Вынуждая меня стонать, вколачивался всё сильнее, но я не чувствовала боли, лишь по телу проходили судороги зарождающегося, немного странного удовольствия. Странного, потому что его не должно быть. Мне не должно быть приятно с этим человеком.

* * *

В ней так хорошо, что сводит скулы. Да что там скулы, всё тело сводит. Её стоны сводят с ума, и плавится разум. Вернее, его остатки. Потому что в присутствии Шахидат, Валид окончательно лишался самообладания.

Девчонка извивается, пытается отползти назад, а у него крышу сносит. Клинит так, что руки сами сжимают её тело до хруста. Почти ломает. Ещё немного и раскрошит её в пыль.

— Не бойся, не буду в тебя кончать, — выдыхает ей в лицо и во взгляде Шах проскальзывает облегчение. — Это всё? Не будешь капризничать?

— Отпусти. Я боюсь тебя, — шипит зло и Валид замечает её ладони, которыми она упирается в его грудь.

И только в этот момент понимает, что трахает её, как озверелый. От осознания этого желание не становится меньше, но внутри возникает какое-то противоречие. Хаджиев никогда не брал женщин силой и не пытал их, чтобы получить удовлетворение. Это недостойно мужчины.

Притормозив, накрыл её губы своими и, толкнувшись в ней ещё раз, вышел. Откинулся на спину, закрывая глаза и пытаясь унять бешеную похоть, что струилась по венам, как сильнейший наркотик.

* * *

Ненависть. Сильная, яркая, цветущая одной лишь краской — чёрной. Вот что я испытываю к нему. Хотелось дотянуться до тяжёлой настольной лампы и разбить её о голову подлеца, который посмел называть себя моим мужем.

И мне жаль, что я испытываю к нему ненависть. Не потому что он не заслуживает злобы и гнева, а потому что вообще что-то чувствую к нему.