Валид

С тех пор, как муж забрал меня из больницы, мы всегда вместе. Вдвоём. Все предложения нанять мне помощницу, он сразу же отметает. Даже сиделку, которая была со мной в больнице. Со временем я смирилась, хоть это и было нелегко. Валид не только водит меня за руку, но и моет, собирает мои волосы и даже помогает есть. И мне жаль, что я не вижу этого всего… До боли хочется видеть в эти моменты его глаза. Что в них? Любовь? Сочувствие? Или, быть может, жалость?

Последнего не хотелось бы. Но как иначе, если я выгляжу именно так? Иногда накатывает апатия и равнодушие, но я всеми силами подавляю в себе желание впасть в депрессию и свернуться в позе эмбриона. Потому что тогда буду выглядеть ещё более жалко. А я этого не хочу. Его страсть мне нравится больше, чем сочувствие.

— Ты услышала меня, Шах? — спрашивает уже более строго, потому что знает, я больше не верю в чудесное исцеление.

— Это бессмысленно, Валид. Я благодарна тебе за то, что веришь и надеешься, за то, что пытаешься вернуть мне зрение, но это всё пустая трата времени. За последние месяцы мы объездили несколько лучших клиник в разных странах мира. И никто из них не дал гарантии, что зрение вернётся. Пора уже смириться. Все эти доктора думают, что я безнадёжна.

Смирилась ли я? Нет. И никогда не смогу.

Потому что это невозможно. Мне до сих пор снятся сны, где я вижу всё вокруг и даже когда понимаю, что это лишь сон, всё равно надеюсь… Надеюсь, что вот сейчас открою глаза и увижу. Но я открываю их и ничего не меняется. Всё по-прежнему. Я во мраке. И Валид вместе со мной. А я не понимаю его жертвенности. Неужели настолько помешан на мне? Неужели так сильно болен мной?

— Они ошибаются, — бросает коротко и поднимает мои руки, чтобы надеть футболку.

А ещё Валид очень изменился. Кардинально. Словно вместе со зрением исчез и тот негодяй, которого ненавидела всей душой. Теперь даже его грубый тон не пробуждает во мне ярость, как бывало раньше. Мы оба и правда в какой-то момент стали другими.

— Этими постоянными разъездами по клиникам ты мучаешь и меня, и себя. Сколько можно?

— Столько, сколько понадобится, — пытается надеть на меня джинсы, но я забираю их и надеваю сама. — Твоя задача лишь немного потерпеть.

Потерпеть. Да уж, задача не из лёгких. Но ему в разы сложнее. И поэтому я молча соглашаюсь. Покорно еду в больницу.

О ребёнке мы не говорим. И так даже лучше. Потому что Валид хочет его, а я не могу врать, что тоже. Мне сложно представить, что я буду матерью. Ну какая из меня мать? Мне самой нужна нянька.

И материнские чувства не накатывают. Вообще ничего. А ведь должно… Иначе, как мне любить своего ребёнка? Как дарить ему материнское тепло? Если нет его… Тепла.

Муж ведёт меня за руку, лёгкие наполняются запахом больницы и внутри всё скручивает от страха. Почему боюсь? Сама не знаю. Но это ощущение появляется каждый раз, как только мы заходим в очередную клинику. Наверное просто привыкла слышать плохие новости.

— Ложитесь, осторожней, — прикосновение чужих рук вызывает озноб. Они холодные, совсем не такие, как у Валида, но он рядом, я слышу его дыхание, ощущаю запах. Немного успокаиваюсь.

Вздрагиваю, когда холодный гель ложится на кожу, датчик чуть надавливает на низ живота.

— Так, всё идёт неплохо. Плод развивается нормально, — монотонно бубнит доктор, но моё волнение почему-то нарастает. Задерживаю дыхание, призывая себя к спокойствию, нервно тереблю пальцами салфетку.

А потом слышу его… Я уверена, что это он, но мозг пока отказывается принимать эту информацию.

— Что это за звук?

— Это сердцебиение вашего ребёночка.

— У него… У него разве уже есть сердце?

— Сердце есть у всех, — слышу, как женщина усмехается.

— Но… — и резко хватаю ртом воздух. Задыхаюсь от нового чувства. В груди всё обжигает и теперь моё сердце начинает колотиться, как сумасшедшее.

— Вам плохо? — доктор сжимает моё запястье, нащупывает пульс.

— Шах? — Валид берёт моё лицо в свои ладони, чувствую его беспокойство на ментальном уровне. — Скажи мне что-нибудь?

— Тише, — забираю руку из ладони женщины. — Я хочу послушать, — понимаю, что плачу только когда Валид начинает вытирать пальцами мои щёки. — Пожалуйста, дайте послушать.

Домой едем в тишине. Обычно Хаджиев не даёт мне углубляться в свои размышления и постоянно о чём-то говорит. Рассказывает какие-нибудь смешные истории родом из детства или о том, как будет выглядеть наш дом на берегу океана. О чём угодно, лишь бы я не тонула в депрессии. Но сейчас молчит. И нам комфортно молчать. Лучше чем говорить… Потому что так или иначе, нужно будет поговорить о ребёнке. А я не могу сейчас. Слишком тяжело и больно где-то в районе лопаток.

— Шах…

— Нет! — выпаливаю раньше, чем успеваю обдумать свой протест.

— Я тебя понимаю, но уходить в себя тоже не дело. Мне это не нравится, — продолжает с нажимом, кроша мою мраморную стену в пыль. А мне так хорошо там, за ней. В своей непробиваемой раковине, которую наращивала много дней.