Вальхен

Но сегодня ночью тревога была с 2:00 до 6:00. Бомбили аэродром и ж. д. — пассажирскую и товарную станции. 8–10 заходов самолётов, по нескольку штук сразу. Звук их моторов страшный — на одной ноте и выматывающий душу. Ночью почти не спали, и я потом на работе еле-еле день выдержала. Катерина за мной чуть не каждый шаг проверяла: видела, что у меня глаза закрываются. А потом после смены сказала, что сама-то с полуночи до утра вообще дежурила на крыше фабрики на случай, если зажигательные бомбы бросать будут. Железные у нас женщины. Буду ли я когда-нибудь такой же сильной? Пока я на их фоне чувствую себя маменькиной дочкой: то мне трудно, то я устала. Стыдно. Уже 17 лет через неделю.

В газетах указ. С 1 октября карточки на хлеб, сахар и кондитерку вводятся во всех городах и рабочих посёлках Крымской АССР, в некоторых областях Центральной России и даже в Казахстане. Наверное, это, с одной стороны, неплохо: хоть что-то можно будет получать без боёв и очередей. С другой стороны, это означает, что положение с продуктами аховое и никто не ждёт улучшения и, видимо, война будет долгой. Но с остальным всё равно беда. Хорошо хоть, я обедаю в фабричной столовой по талонам. А маму в госпитале кормят. И Ванюшке перепадает.

Всё время вспоминаю Сашку Файлерта. Ну то есть и Олю Цорн, и других немцев, конечно, тоже, но больше Сашку. Уже месяц как их всех вывезли. Где он? Что с ними со всеми? И не спросишь никого. Да и кто знает? Вот когда я поняла, насколько мне Сашки не хватает.

В глубине души живёт ощущение какого-то предательства… не знаю точно — чьего, по отношению к своим советским гражданам. Это возникло после выселения наших немцев, а теперь кажется, что ко всем нам относится. Война затягивается, и уже везде тихонько говорят, что быстрой победы не будет. А как же столько лет нас убеждали, что мы отразим любое нападение, что Красная Армия — самая лучшая? Первые месяцы об этом было некогда думать: паника, окопы, новая работа на фабрике. А теперь я всё больше ловлю себя на этой мысли о предательстве. Ломает нас война.

Валя

Конец октября 1941

Тихий город

Возле домов лётного городка, где жили семьи военных лётчиков и аэродромных техников, стояли несколько крытых грузовиков, а красноармейцы, оцепив квартал, не пускали туда посторонних. Валя обещала вечером зайти к Маринке — вместе готовиться к контрольной по математике — и теперь не понимала, что происходит, почему нельзя пройти.

— Иди, иди, девочка, — сказал ей немолодой боец. — Сейчас не время. Увидишь свою подружку позже.

На следующее утро Валя вышла из дома пораньше — сделать крюк по дороге в школу и зайти за Маринкой. Надо же спросить, что это вчера было. Странная тишина стояла и в городе, и в степи, откуда до этого много дней доносилась глухая канонада и гул самолётов. Дверь подъезда двухэтажного дома, где жила Марина, хлопала на ветру и почему-то никак не могла закрыться до конца. Во дворе валялись обрывки бумаги и коробок, лопнувший багажный ремень… Валя взбежала по лестнице и позвонила в дверь квартиры. Тишина. Ещё звонок. Тишина. И вдруг Валя поняла, что дом пуст. Никто не выходит из квартир, не слышно голосов, не пахнет готовящейся едой… Что это? Куда все делись? Аккуратно сложенный листочек валялся на коврике у двери. Валя подняла. Похоже, записка. Видимо, была вставлена в щель у косяка, но выскользнула. Девочка поколебалась, открывать ли чужую записку. Но вдруг что-то важное? «Вале Титовой». Ей. Красивый Маринин почерк, но буквы спешат и натыкаются друг на друга.

Валюха! Мы срочно уезжаем. Говорят папу куда-то переводят! Не знаем куда и на сколько. Может, на совсем, а может, на время. Напишу тебе, как буду знать. Не забывай меня!

Марина

Так и путает слитно-раздельно, машинально отметила Валя. Вон «насовсем» неправильно написала и запятые потеряла.

Ну что ж, придётся ждать письма. Маринин папа — лётчик, в стране идёт война. Неудивительно, что переводят. Только почему вчера военное оцепление у домов стояло? Не военный же объект — просто семьи… И отчего такая спешка? Ну улетели летчики… А почему семьи тоже переводят, и так срочно? Жаль, что лучшей подружки теперь не будет рядом. Интересно, Тамара Георгиевна знает? Размышляя, надо ли найти до уроков классную руководительницу или ей сообщили вчера Маринины родители, Валя шла к школе.

На площади возле райкома партии[30] озабоченные люди таскали в крытый грузовик опечатанные полосками бумаги коробки. За оградой на газоне что-то горело в железной бочке, и от порывов ветра густо летали над площадью пепел и куски недогоревших бумаг. Эта серая метель, запах дыма, тишина в степи и негромкая, но какая-то заполошная суета здесь, на площади, вызывали тревогу и холодный гнетущий страх.

В школе учителя, тоже встревоженные и напряжённые, встречали ребят в вестибюле.