Валькирии космоса. Книга 4. Кошак

Тело почти не слушалось, чувствительность кожи зашкаливала. Казалось, даже воздух своим атмосферным давлением причиняет ощутимое неудобство, а уж грубая тюремная одежда и вовсе режет по живому. Стефи прекрасно знала это чувство. Её напичкали допросной химией. А это говорило о скором подключении к делу палачей. Тем не менее, мучители отчего-то не спешили. Беспомощную хрупкую внешне девушку подняли с кушетки, где она готовилась к углублению собственных мук, к переходу на новую, самую тяжёлую стадию допроса, и усадили в податливое кресло. Напротив расположился седовласый ветеран. Ещё один мужчина, стоящий по правую от него руку, недовольно скривился. Если бы Стефи могла, она бы сейчас смеялась в голос: кривляние мучителя, и без того напоминавшего глиста в не по размеру огромном медицинском одеянии, смотрелось забавно.

— Командор, вы нарушаете нормальное течение процедуры. Поверьте: ещё час, и вы всё узнаете и так. Зачем прерывать? Так мы только затянем получение столь необходимых Службе сведений.

— Мастер, я нисколько не сомневаюсь в вашей квалификации, но мы не в Центральных Мирах Республики. Здесь ещё живы те, кто считает женщин слабым полом. Да и женщин, достойных, чтобы их считали таковыми, хватает. Поэтому прошу нас оставить.

— Но…

— Это приказ, Мастер! — рыкнул офицер, и заплечных дел мастер подчинился.

Командор выдержал паузу, после чего, с выражением, каким мудрый отец смотрит на неразумную дочь, начал вещать:

— Девочка. Это ведь не игры, ты должна понимать. Шутки кончились. Ты сама увидела и… почувствовала, что впереди не будет лёгких вопросов и глупых ответов. Не упрямься, будь хорошей девочкой.

— Я благодарна вам, командор, за человеческое отношение, — впервые за много часов бесплодных допросов подала голос подпольщица. — Но вы напрасно тратите время. Мастер прав.

— Не скажи, красавица, не скажи… — протянул охранитель. — Ты даже не представляешь, сколько таких, как ты, сидело вот тут… и лежало вон там… Просто не хочу опять видеть кошмары. И не хочу, чтобы в них фигурировала ты — раздавленная и сломленная, захлёбывающаяся слезами. Тебе детей рожать — а ты вместо этого глупостями занимаешься. Ну ладно мужики, или пацаны, пытающиеся так самоутвердиться. Но тебе-то это зачем? Зачем геройствовать? Не такого геройства ожидаешь от женщины… Республика всё перевернула с ног на голову, всё извратила до неузнаваемости. Скажи хотя бы, зачем тебе это?

Стефи прикрыла глаза. Одежда нестерпимо резала по живому. Слова офицера давили, падая на разум пудовыми глыбами. Но тренированное сознание даже в такой сложный момент чётко отдавало отчёт в происходящем, делало правильные выводы, расставляло правильные акценты. Военный ей нравился, он был из той категории мужчин, что только и могли тянуть на себе прошлый, отживший своё, строй. Неприятный момент. Куда проще переносить пытки, когда твой палач непримирим. Сейчас же от происходящего веяло сюрреализмом, бессмыслицей. Всё казалось глупым нелепым сном.

— Вы терпеливы, командор. Дайте угадаю: вы служили ещё прошлому режиму. Служили хорошо. Фильтрацию прошли, потому что республиканки кто угодно, но только не дуры, чётко видят правильного мужчину, того, кто способен нести на себе тяжесть Экспансии. Я права?

— Сейчас речь не обо мне, девочка… но да, ты права, — не стал спорить офицер. Уже сам факт этого разговора был важен, он давал столь необходимую ниточку к полному контакту. Если тот вообще возможен.

— Каждый видит будущее Штарнии и Республики в меру своих интеллектуальных и душевных качеств. Вы приняли его таким, каким показала официальная пропаганда, я же…

— Республика — мудрая госпожа, — усмехнулся офицер. — Дело не в пропаганде. Дело в самой её сути, которую мне со стороны видней, чем её чадам, выросшим балованными. Степень используемого для организации жизни здесь интеллекта на много порядков превосходит всё то, что мы имели в прошлой истории.

— Полагаете, она не может ошибаться?..

— Может. Но если даже не пытаться её понять, чем ты лучше неё? Республика хотя бы пытается понять и сделать так, чтобы вписать тебя в свою жизнь. Вписать такой, какая ты есть. Ты же просто вычёркиваешь её из жизни. Вернее, вычёркиваешь себя из её жизни, потому что Республика продолжит стоять, как стояла до того в столетиях.

В словах командора был смысл. Это ещё более усугубило душевное состояние разведчицы. Ну не скажешь же ему, что они делают одно общее дело? Что она сама разделяет его убеждённость? Иначе бы её здесь вообще не было!

— Возможно. Не буду спорить. Но Республика так же, как и любое другое человеческое образование, не приемлет предательства. Вы же меня подталкиваете именно к нему, к предательству.

— Вижу, не понимаешь, — тяжело вздохнул собеседник. — Я лишь хочу дать тебе возможность сознательного выбора. Ты всё равно скажешь всё, что знаешь, по-другому тут не бывает. Но говорить будет скулящий от боли сгусток плоти. Я же всего лишь даю тебе возможность остаться человеком. Выбор прост: или полное лишение человеческого достоинства, или его сохранение.