Валькирия

– Хорошо, не штаны снимать, – усмехнулся воевода. Развязал тесьму и поднял рукав, обнажая твёрдую шишку выше локтя. Плотица разрезал луковицу, приложил дымящимся нутром к шишке и крепко привил. Сам опустил рукав, завязал ветхую выцветшую тесёмку. Варяг стерпел всё это безропотно, но у меня встал перед глазами Славомир на палубе датского корабля. Славомир тоже не жаловался на раны. И он не нарушил ни одного своего гейса. Не спал ногами на север, не ел утиных яиц…

В тот же день я смешала листы мать-и-мачехи, мяты и подорожника, залила кипятком и закутала потеплее. Я была бы плохим кметем, если бы ничего не сделала для вождя. К вечеру настоялось доброе снадобье; у братьев вереды пропадали, если дня по три пили его. Я чисто вымыла глиняную чашку и нацедила в неё горячего зелья, сладковато пахнувшего сеном.

– Снеси воеводе, – попросила я Блуда.

– А сама что? – съязвил новогородец. – Сердце заячье проглотила?

Он был прав. Ныне я редко пятилась и от вятших мужей. Я выучилась метать сулицы двумя руками одновременно, и обе втыкались, куда метила. Я ни за чьей спиной не пряталась в битве, и даже Хауку не легко было меня одолеть… но перед вождём я до веку буду стоять, как в Посвящение, в день, когда обагряли мечи.

– Испей… – поклонилась я ему перед вечерней.

Он посмотрел на пар, завивавшийся над чашкой, и я немедленно вспомнила, как мать протягивала ему молоко. Кровью обернулось ему то молоко. Ой, не лезть бы мне, куда не просили, тут кабы ещё десять вередов не вскочило из-за меня…

– Поставь, – сказал воевода. Я поставила и отошла, как отстегали меня, ноги гадко дрожали. Я так и не посмотрела, взял ли он снадобье. Наверное, взял, не отказываться же снова от угощения. Или запрет, однажды нарушенный, не мстит второй раз?..

Вечером, когда я уже привычно подходила к клети, где жили датчане, меня встретил нежданный смех из-за двери, и я остановилась. Так смеются ражие парни на грубую шутку о женщине. Я различила смех Хаука. До сих пор он с трудом говорил, а чаще шептал. Радость плеснула тёплой волной. Подумаешь, отстегал воевода, есть и другие люди на свете.

Хаук сказал:

– Мне теперь только свистнуть, сама прибежит.

Я опустила руку, протянутую к двери.

– Расскажешь потом, на кого она больше похожа, на девку или на парня, – проворчал старший датчанин.

– Расскажу, – пообещал Хаук весело.

Вот когда что-то натянулось, а потом слезло с меня, точно лопнувшая кожа после ожога. Я повернулась и так же тихо пошла прочь, и воздуху не хватало. Арва застучала хвостом по крыльцу, мне захотелось пнуть её. Я ужаснулась себе. Меня гнало куда-то, тело просило утешения в беге, в драке, в тяжкой работе… всё равно в чём. Я пошла со двора. Арва встала и поплелась следом за мной.

Теперь Хаук выздоровеет. Не такие вёл речи, пока шея от опухоли была шире ушей. Он поправлялся и заново утверждал себя в мире живых. В мире мужеском. Когда спасаются из болота и попадает под ногу кочка, что за беда, если кочка потонет и грязь обольёт траву и цветы. Вылезть бы самому!

След бы мне шагнуть из-за двери да глянуть, не покраснеет ли. Да молвить: свисти, покуда не треснешь. Виссла тил ду спренгиг дих, – сложила я неуклюже на северном языке. Я была плохим ещё кметем. Не умела враз осадить без правды болтающего, потребное слово не прыгало на язык, как стрела из тула на тетиву… Не возвращаться же. И то ладно, что не на другой день выдумала ответ. Если кто-нибудь видел, как я стояла за дверью, ведь засмеют. Сумею ли хохотать сама над собой? А что, сумею, наверное. И в этот раз охранило меня, бестолковую, дедушкино громовое колесо. Песни Хаука были на голову больше его самого. Ну довольно. Я более не хотела думать о нём.

Я спустилась к берегу моря, к бане, где месяц назад рожала Велета. Вот уж месяц исполнился сыновьям её и Яруна. Вот уж месяц, как не входил в дружинную избу Славомир, и голодные чайки всё неохотней примеривались к оголившимся черепам по гребню нашего тына… Пролетят десять лет и покажутся не длинней этого месяца, когда придёт время оглядываться назад.

Я села на край мостков, обняла подошедшую Арву, уткнулась лицом в шелковистую шерсть. Арва заскулила, завертела хвостом, мокрый язык прошёлся по моей шее. Дома я ходила жаловаться дедушкиной могиле. А если никто не глядел, обнимала Злую Берёзку, прижималась к холодной белой коре, ко мне сила из неё исходила… Куда здесь? К Хагену? На Славомиров курган?

Уйду из дружины, подумала я внезапно как о решённом. Подумала и почти с изумлением огляделась вокруг. Примерилась вслух:

– Уйду из дружины.

Сгущались серые сумерки, рождалась холодная, моросящая осенняя ночь, и больше никто не казался мне из-за небоската, не простирал руку, бросая малиново рдеющий меч… Я всё возмогла, чего захотела. Я показывала новым отрокам, как надо бороться, и у них не было времени для наглых улыбок. А иногда и моченьки не было. Детские по отчеству величали. Старшие мужи за меня вставали даже против вождя, чего доброго, когда-нибудь дождусь, испросят совета…

Но не было здесь Того, кого я всегда жду.