Валькирия

…или не появится, я ведь решила уже про себя – его нет на этой земле. Но были подружки, с которыми мы когда-то вместе бегали босиком, умывали детские лица живыми струями первых летних дождей. Теперь у всех были рассудительные мужья. И многие баловали жён, никому не давали в обиду, даже старейшинам, когда те сердились. Не все подружки с утра до вечера пели, но в зелёную прорубь не заглядывалась ни одна. Почему же мне всё время казалось, будто в девках они как будто летели, трепеща нежными крыльями, тянулись к чему-то, звеневшему там, наверху, в солнечной синеве… а ныне, мужатыми, словно растеряли перья из крыл. Так и со мною будет за Славомиром. Не умею лучше сказать. И басни баснями, а наяву что-то я иного не видела. Баснь слагают раз в поколение про тех, у кого сбылось. А сколь таких, кто не дождался, не встретил, кто сапоги железные стёр и медные короваи изгрыз – впусте?

Плохо сказываю и длинно, но что поделаешь, если я даже матери не умела толком поведать. Неужто сказать Славомиру – ан есть другой на уме, только я его ещё не встретила? Такого, чтобы подле него мои крылья не изломались, но стали вдвое сильней, чтобы вместе выше лететь? Обидится? Или поймёт?..

Должно быть, я слишком долго молчала, и Славомир угадал, что разумного ответа не вынудит. А вынудит, так не какого хотел. Он взглядывал искоса, всё больше мрачнея. Вот встречусь я с Тем, кого я всегда жду, и окажется, что я совсем ему не нужна. Как мне Славомир…

Он не стал меня мучить, а может, не захотел совсем лишаться надежды.

– Ну вот что! – сказал он трудно. – Сроку тебе до первого снега. Думай, девка! Потом сватов пришлю!

Рубанул воздух до дрожи напряжённой ладонью и ушёл прочь, не оглядываясь. По упругому цветущему вереску, напролом сквозь цепкие сырые кусты…

Я осталась одна на тропе, закутанная от дождя в его широкий кожаный плащ. Держала в руке лукошко. Я шила бы Славомиру цветные рубахи, гладила частым гребнем русые кудри… как брату сестра. Ох, Славомир. Мне было жалко его. А себя, конечно, жальче в три раза. Злое дело любовь! Может, оно в баснях лишь и живёт – счастье-то?..

…Было бы поистине удивительно, если бы ночью мне не приснился Тот, кого я всегда жду. Мне приснился наш свадебный пир, и как нас наконец подняли из-за стола и свели в клеть, и прикрыли за нами тесовую дверь. Лежали там, на чистом полу, славные тугие снопы, числом тридевять. А сверху – пушистые меховые одеяла. И стрелы воткнуты были в стены по всем четырём углам, и были подвешены на те стрелы пахучие свежие калачи… Он обнял меня, потом отпустил. Молча сел на постель, и я склонилась разуть, снять с него сапоги. Без этого не родится на свет новый Бог, Бог нашего дома… Подняла голову, нашла глазами его глаза… и не снесла суровой и горькой нежности, светившей мне из их глубины! Обхватила его колени, изо всех сил прижалась лицом и заплакала. Как же часто я плакала в таких снах. На сей раз – от мысли, что наше счастье будет не вечным, что, однажды состарившись, я снова могу его потерять… Он нагнулся и подхватил меня на руки, и я была птенчиком у него под крылом. Бережные ладони вытерли мои слёзы, а потом стали рассказывать, что мы долго-долго будем с ним вместе – а если когда разлучимся, то не навек, ибо нет смерти, а есть несчитанные миры и вечная Жизнь, рождающая сама себя без конца. Мы будем всегда в этих мирах, и Злая Берёза… при чём тут Злая Берёза?..

3

На другой день вождь велел спускать корабль для первого большого похода. Мы сразу поняли, что это будет настоящий поход. Старшие кмети как будто забыли про девок, ходивших туда-сюда по двору городка. Опытные мужи мазали щиты собственной кровью и исповедовались друг перед другом, без утайки рассказывая, кто что натворил. Хуже нет – отправиться в море с нечистой душой, замаранной недобрым поступком… Наверняка дождёшься беды. Я сказывала про гнев, превращённый в чёрные тучи. Точно так с худыми делами, если молчать. Слово рвёт невидимую пуповину, и снова чист человек.

Я очень боялась, не вздумает ли Мстивой оставить меня на берегу. Мало ли. Я почти уже не сомневалась – оставит. Насмешник Блуд потом говорил, я тряслась, как мокрый волчонок в овраге, между крутых стен, жаль было смотреть. Но воевода лишь мельком, недовольно посмотрел на меня… и ничего не сказал, и отлегло от души. Вот убрали мостки, подняли парус… впереди вновь ждала жестокая качка, если не бой, в котором меня искалечат или убьют. Чего всё же ради я так отчаянно лезла, куда меня не пускали?..

Под чистым небом шагали один за другим тяжёлые холмы зелёной воды, но всё во мне от волнения билось подобно струне, и тошнота отбегала. А может, Морского Хозяина позабавил чёрный петух? Может, он и не будет мне более возбранять мерить лютое море?..