Валькирия

Смерти нет – есть несчитаные миры и вечная Жизнь, рождающая сама себя без конца. Почему же так горько, когда наступает пора прощаться и провожать? Я пробовала думать о Славомире и не могла. Что-то сразу выталкивало, как пузырь из воды. Я не знала тогда, что это как рана: когда слишком больно, сразу не чувствуешь. Я корила себя за бессердечие, за то, что мною для Славомира не сбудется баснь. Не во мне обитала единственная душа, способная проложить путь на тот свет и отспорить, а то силой вырвать его из темноты...

...Но и эти попрёки лишь тупо отскакивали от невидимого щита, бессильные, как стрелы на излёте. Это особенная усталость, если не может душа распрямиться, сладить с поклажей. Я бездумно смотрела вдаль на весёлое зелено-синее море и вздрагивала от беспричинного страха. А то натыкалась глазами на гордую сизоволосую голову за пёстрым бортом. Потом сделалось совсем всё равно, а глаза начали закрываться. Даже громкие песни, которыми веселили витавший дух Славомира, не могли меня разбудить.

Если бы вновь проснуться возле костра и увидеть его рядом с собой, стоящего на коленях...

Блуд потом говорил, спала я, как заколдованная. И всё это время рыжая девка смирно сидела подле меня, боясь отойти. Полонянка была красивая, кмети поглядывали. Захочется – продадим, не захочется – оставим служить. Она была корелинкой с западного берега моря и словенскую речь не понимала совсем. Блуд толковал с ней по-корельски, мне же почему-то и спрашивать не хотелось, как зовут. Разумная девка не домогалась узнать, что с нею будет. Радовалась уже тому, что приодели и накормили. И ничья лапа больше за волосы не цепляла...

...Всё же сон что-то делает с человеком, помогая многое вынести. За других не поручусь, но для меня это так. Уже стоял вечер нового дня и был виден наш берег, когда я проснулась, как политая холодной водой, и сразу вспомнила о Ведете.

Теперь-то я знаю, вождь всё время думал о ней. И над ним не властно было спасительное отупение, как надо мной. Верно сказывал мой мудрый наставник, вождю первая ноша. Он молча смотрел на придвигавшийся берег, держа правило.

С высокой кручи нас разглядели давно. И кинулись из ворот, сгорая кто завистью, кто беспокойством, кто любопытством, а Некрас – требовать у Славомира обещанный поединок... откуда им знать, что лучше бы не видать нам ни сражения, ни победы, ни богатой добычи!

Воинов нельзя обнимать, пока не очистятся, а лучше и не говорить с ними, но как не выбежать встречь, не порадоваться, что возлюбленные вернулись?..

Вернулись...

Велета стояла в воротах – к девятому месяцу брат совсем воспретил ей уходить со двора, из кольца оберегающих стен. Стоял рядом дерзкий Некрас, и подле него, рослого, она казалась ещё меньше и беззащитней. Она махала рукой, наверное, издали распознала на корме червлёную рубаху Мстивоя.

Корабль был готов заскрести килем по дну, когда рука Велеты вдруг замерла... и упала, как сломанный прутик. Она подалась назад и схватила себя за щёки, так, что следы ногтей остались надолго, и кровь отхлынула от лица. Судорожно обняла живот и начала клониться к земле. Я не помню, как пролетела на самый нос корабля, оттолкнула кого-то и с маху прыгнула в воду. Мне бы задуматься, а не выйдет ли худшей беды из-за меня, убившей в море двоих... да притом девки, ведь девку и близко к роженице нельзя подпускать... такой могла выйти моя подмога, что лучше бы её и не было...

Пока я мчалась наверх, Некрас подхватил Велету на руки и стоял, не зная, что делать. Он не робел даже Мстивоя, но теперь глаза были растерянные, он почти с испугом смотрел на свою ношу. Ещё бы. Зато во мне в первый раз после боя как следует очнулся рассудок. Я закричала:

– В баню неси!

Некрас вздрогнул и побежал, радуясь, что другие взялись распоряжаться. Я бы сама предпочла кому-нибудь помогать. Я не особенно удивилась, увидав рядом Блуда. Хорошее было всё-таки время, когда он болел, а я бегала за киселём. Он тогда порядочно натерпелся, но не умер же. И Славомир жил, и Славомир... И Яруна не собирался никто гнать вон из дружины... А позади Блуда перебирала резвыми босыми пятками корелинка. Эта-то чего ради вымочила платьишко? Побоялась остаться одна опричь нас на корабле, полном ражих парней?..

– Отроков в деревню пошли... пусть баб приведут, – на бегу приказала я побратиму. Распахнула дверь нетопленой бани, пахнуло сыростью. Некрас внёс Велету, уложил на полок. Попятился вон...

Я покатила ему под ноги ведро:

– Воду таскай!

Пока я растепливала очаг, Велета лежала не двигаясь, лишь тяжко дышала. Рыженькая подсела к ней, деловито спустила пояс, стащила понёву, развязала тесёмочки на рукавах. Я следила вполглаза. Помстится, порчу творит – корабль датский мёдом покажется. Я подумала об этом и забыла.