Валькирия

– Спасибо, добрый молодец. А Славомир выслушал, как было дело, и плюнул в сердцах:

– Невелика честь моему брату, если его воины падают на ровном месте, да вовремя! А самого лазливые щенки сберегают...

Обидчик сестры мог ждать от него только расправы, я это видела ясно. Но Славомир почему-то совсем меня не страшил. Страшил вождь. Вождь посматривал когда на Велету, когда на Яруна. И молчал. Словно ещё раз что-то обдумывал. И мне очень не нравилось, как он молчал.

Поздно вечером в лесу вблизи крепости разложили жаркий костёр и в углях целиком испекли добытого вепря. В нашем роду это был бы пир на несколько дней, но для дружины – больше забавы. Славомир мне рассказывал, доброму галатскому воину не в диковину было убрать целого откормленного поросёнка. Притом что животы у всех были впалые. Кто трудил себя, как они, у тех тоже всё шло в силу, а не в дородство.

Велета пировать не пошла. Последние дни она не ела почти ничего, через силу глотала какие-то крохи, совсем так, как некогда Блуд. Я уж боялась, не заболела ли она той же болезнью, хотела приступиться с расспросом, но передумала. До еды ли ей, в таких-то печалях. Она легла на лавку в нашей с ней горнице, свернулась клубочком, накинула на ноги одеяло. Я не стала её уговаривать, за руку тащить на веселье. И правильно сделала, как потом оказалось. Я подумывала даже остаться подле неё, но Велета не захотела меня утеснять. Лишь попросила светца не гасить, когда пойду.

Я припоздала и явилась к костру, когда уже вынесли кашу и квашеную капусту, и время приспело делить на всех кабана.

Наша дружина во многом жила галатским обычаем. Так вот, у галатов считалось: делить кабана по всей правде возможет лишь самый достойный. Кто вызовется – тому сразу сыщут соперника и начнут безжалостное поношение. А ведь застолья сводили у блюда самых разных людей, случалось – незамиримых врагов. Славомир мне рассказывал всякие страсти о головах, что катились под ноги ещё стоявшим телам, о проклятиях, застивших солнце девятому поколению... Счастье, – любой подобный рассказ начинали одни и те же слова: это было очень давно.

У нас задир не терпели, я уже поминала, как вождь подбирал себе кметей. Каждый с каждым мог встать спиною к спине и укрыть ближника за щитом, каждый каждому поступался смертью и жизнью, им – ссориться?.. Вот и делёж кабана давно превратился в забаву, в игру, где сравнивались мужи.

Мой побратим выскочил на середину, в багровые блики ещё горевших углей. Выдернул из ножен остро отточенный нож:

– Я первый ударил копьём. Кто оспорит моё право делить?

Язвительные уста немедля открылись. Яруну вспомнили всё: и как он, едва выбравшись из проруби однажды опять в неё поскользнулся, и как он взялся когда-то стрелять из лука и не осмотрел тетивы, и лук, разогнувшись, чуть не выбил ему зубы. Ярун отвечал вдохновенно, вертясь туда и сюда, одного за другим усаживал острословов на место. Кого не мог сам – друзья тут же радостно помогали.

Поднялся Блуд:

– Отойди прочь, белобрысый! Я видел, как ты был побеждён девкой, с которой взялся бороться. Ты просил о пощаде, крича, словно младенец!

Мой побратим нашёлся немедленно:

– А я видел, как тебя подняли за штаны и бросили в дверь, там и до сих пор висят твои сопли. Ты ничем не лучше меня. Сядь!

Блуд сел. Воины хохотали: давно уже им не случалось так веселиться. Мне до смерти хотелось встрять, сказать что-нибудь разумное и смешное и в то же время дать побратиму как следует себя показать... я уже говорила, добрые Боги привесили мне язык не той стороной, я придумываю достойное слово хорошо если на другой день. У меня ни за что недостало бы духу пойти делить кабана. Даже если бы я сама его повалила.

Поднялся Славомир, и по глазам было сразу видать: молодечество моего побратима заслуживало прощения. И он, Славомир, только рад будет его произнести. Он сказал:

– Спрячь-ка нож, пока не порезался, да отойди! Ты лавку в избе миновать не умеешь, локтя не пришибив!

Ярун на миг растерялся. Как открыть рот против лучшего кметя, против брата вождя? Да и чем его подковырнуть, прославленного?.. Выручил седоусый Плотица:

– Ты, Славомир, всего-то младший из двух. Уж что говорить про тебя, когда твоему старшему всякая девка топором к забралу плащ прибивает! Сядь, болячка тебе, не срамись!

Славомир сел.

Я едва не визжала от радости, когда наконец иссякли насмешки и мокрого, взъерошенного Яруна признали-таки достойным делить. Но потом... потом я глянула на воеводу, и за ворот сразу посыпались муравьи. Вот он сказал что-то брату и оглянулся, явно собираясь уйти...

Ярун хотя и стоял порядочно одуревший, наверняка с крутившимися и звеневшими в голове обрывками недавних речей, – тоже что-то заметил. Он опередил вождя. Одним быстрым движением выкроил толстый ломоть из самого почётного места, бедра кабана, и протянул Мстивою, не успевшему встать. Сочный кусок обволокся в ночном воздухе густым, сытно пахнувшим паром. Вождь всегда начинает веселие, ему первый кусок.