Валькирия рейха

Встревоженная воспоминаниями, Хелене встала с застеленной для нее кушетки и подошла к окну – темнота. Замка не видно. В то же самое время из окна спальни в Паненске Брецани на деревушку, занятую эсэсовцами, смотрела другая женщина. В последнее время Лина Гейдрих совсем потеряла сон. Вдову рейхспротектора беспокоили постоянные угрозы, направляемые в адрес ее и детей активистами Сопротивления. Она ничего не придумывала – она действительно получала эти ужасные листовки, в которых неизвестные ей люди грозили взорвать замок и похоронить под обломками всех живущих в нем, если Лина не уберется прочь. Но «убираться» Лине было некуда. В Берлине ее никто не ждал. Она с горечью осознавала, что со смертью мужа ее полностью сбросили со счетов. Гиммлер, обещавший у гроба Гейдриха не-устанно заботиться о его семье, напрочь забывал о ней, если она не напоминала ему о своем существовании. Попытка сделать общественную карьеру и занять подобающее ей, как она себе представляла, место в политической иерархии рейха, провалилась. Гиммлер недвусмысленно рекомендовал Лине заняться домом и детьми. «Одной валькирии вполне достаточно, – усмехнулся он, – две – это уже избыток». К тому же Лине было жаль оставлять собственность, ее детище, великолепный замок Паненске Брецани. Ведь он был последним и единственным ее достоянием. Вняв ее мольбам, Гиммлер прислал для охраны поместья эсэсовцев. Но Лина понимала, что сделал он это вовсе не из расположения к ней, а напротив – лишь бы избавить себя от необходимости устраивать ее возвращение в рейх. Конечно, рейхсфюрер приказал своим ставленникам, Далюге и Франку, уделить особое внимание безопасности семьи Гейдриха, «в память о нашем незабвенном друге и соратнике», как он выразился. Но бывшие подчиненные Гейдриха теперь были вовсе не настроены церемониться с «политизирующей вдовой», как между собой они называли Лину, тем более, что она порядком надоела им своими капризами. Фронт откатывался на запад, поднимали голову партизанские движения в тылу. Тут было явно не до Лины. С лицемерным сочувствием гауляйтор Франк раз в неделю осведомлялся по телефону о здоровье госпожи Гейд-рих, выслушивал ее многочисленные просьбы и … ничего не делал. Зато он исправно посещал место гибели Гейдриха в годовщину его смерти и даже установил бюст на роковом повороте, дабы «память о герое жила вечно». Произносил пышные речи, позировал фотографам на фоне памятника. Этим деятельность Франка по оказанию помощи семье усопшего исчерпывалась. Ведь если Берлин о ней не заботится, почему он, Франк, должен брать это на себя? А положение с каждым днем становилось все серьезнее. Сыновья Лины давно уже не носили коричневые рубашки «Гитлерюгенд», как было при жизни отца. В них просто невозможно стало появиться на улице, чехи забрасывали детей камнями. О такой ли жизни она мечтала, когда приехала в Прагу в сентябре 1941 года?! А Гиммлер все успокаивал и успокаивал ее в письмах, подразумевая только одно – лишь бы она сидела на месте. Так что поводов для волнений у Лины Гейдрих было предостаточно. Не сомкнув глаз, ночи напролет она мучилась тревожной бессонницей, прислушиваясь к пугающей тишине за окном. Несколько раз за ночь она вставала и со страхом оглядываясь, обходила дом, проверяла двери и снова ложилась в постель, дожидаясь рассвета. Вот и теперь она не могла сомкнуть глаз. Слуга только что доложил ей, что командир эсэсовцев, этот упрямый осел Кранц, все-таки снял караул на ночь – у него видите ли, солдаты мерзнут! Еще два часа назад ей казалось, что эта ночь пройдет спокойно. Вместе с детьми она провела на редкость веселый вечер. Собравшись в гостиной у камина, музицировали, читали вслух «Фауста» Гете. Лина не могла нарадоваться на своих чад, видя их беспечное, радостное настроение. С легким сердцем она уложила их спать. И вдруг – такое известие. Как теперь заснуть? Приказав слугам не смыкать глаз, Лина улеглась в огромную постель, к вдовьему одиночеству которой за два года после смерти мужа она так и не привыкла, и долго ворочалась. Потом опять вставала, смотрела в окно, проклиная Кранца за его нахальство. Как оказалось, беспокоилась она не напрасно. То, чего она так боялась, случилось под утро.