Валькирия революции

«[…] Хочется чтобы Вы были близко близко такая тепленькая и чтобы слышать Ваш голос. […] Вот Вы описали ночную Христианию. Ведь как музыка. Только знаете Шурочка мы письмо читали вместе с Павлом и когда он прочел, что Вы проводите эти чудные вечера с М. Я. [Боди], ревнивые искры так и запрыгали в глазах. Я заметила это. Я всегда говорю Павлу, что он большой эгоист. Вот мне даже стыдно, что Вы считаетесь со мной (в письме Вы так много об этом пишете) а ведь он об этом никогда не думает. И когда от этой обиды я часто плачу то он мне говорит, что у меня «просто глаза на мокром месте». И я теперь часто и с ужасом думаю какая бы «постоянная драма» была у нас если бы Павел узнал, ну например, что Вы встретили человека. который бы Вам нравился и стал бы Вашим мужем. Что бы тогда было даже страшно подумать. […] тепленькая наша Шурочка напишите что Вы делаете, над чем работаете, как проводите дни».

«Дорогая Валя […] с большим интересом прочитала о Ваших хозяйственных заботах […] У меня тоже работы хватает. Например, за последние три дня два официальных обеда, два деловых завтрака, четыре интервью, выезд на фабрику сардинок и безсчетное количество телефонных разговоров. В ближайшие дни предстоит обед у германского посла и чай у шведского. […] Много встреч с артистами, художниками, музыкантами. […]

Вы спрашиваете, милая Валя, что я читаю, что нового в театрах. […] Ибсена, конечно, прежде всего. Гамсуна, Стриндберга. Юхан Стриндберг шведский писатель, но его очень любят и в Норвегии, и во всем мире, он ярко показал гнилую сущность мещанства. Очень интересен драматург Хельге Крог, продолжающий традиции Ибсена, он ярко показывает деградацию буржуазной семьи и убожество мещанской морали. […] Можно отметить и творчество Сигрид Унсен, чьи исторические романы овеяны духом романтики. […] Любопытна философская драма Вильденвея «Движение по кругу». […] В музыке, кроме Грига, конечно, безраздельно царит Свенсен. Интересен и Хурум, у него очень ощутимы влияния музыкального импрессионизма. И конечно, Вален, сумевший преломить принципы так называемой новой венской школы. А вот своего балета у норвежцев почти нет, балеты здесь ставит русский танцовщик Тарасов, он живет здесь еще с довоенной поры. […] Читаю певцов утонченного индивидуализма — Гауптмана, Гамсуна, Уайльда, Рескина […]».

Формальное признание Советского Союза Норвегией автоматически превратило миссию в посольство (полпредство по тогдашней советской терминологии), а Коллонтай — в полпреда, полномочного министра. В дипломатии к тому времени работало уже много женщин, и все на крупных постах: норвежки, болгарки, венгерки… Но в ранге посла ни одной еще не было: волею судьбы Коллонтай стала первой в мире! «Удовлетворение от этого получила, — комментировала она это событие в дневнике, — радости никакой». Но зато из пансиона «Рица» смогла, сообразно новому положению, перебраться в квартиру «богача» Анкера на Томас-Хефтигатен. Здесь, под живописными портретами многочисленных предков хозяина, она принимала коллег-дипломатов, устраивала официальные обеды и интимные музыкальные вечера. А в промежутке между светскими мероприятиями — повседневная посольская рутина: подготовка торгового и навигационного договоров, соглашения об экспорте леса, переговоры со смешанной судоходной компанией, штаб-квартира которой располагалась в Лондоне, что дало ей счастливую возможность — после двенадцатилетнего перерыва — вновь посетить туманный Альбион, но поселиться уже не в бедной каморке, а в шикарном отеле «Рубенс».

Старые друзья по «революционной борьбе» — главным образом лейбористы — стали министрами и депутатами, и ей было очень трудно «соблюсти дистанцию» и официальный протокол с теми, кто в ее памяти и душе остался отнюдь не чинным государственным деятелем, а романтиком-вольнодумцем. Еще ее поразила отсталость бытовых удобств по сравнению с высокой бытовой культурой Скандинавии — раньше она на это не обращала внимания, теперь полный комфорт стал непременным условием ее жизни. Даже резиденция посла (им тогда был Христиан Раковский, который не выносил Дыбенко) показалась ей убогой в сравнении с ее роскошной квартирой в Осло, а уж типично лондонский домик советника Ивана Майского — тесным и жалким, не достойным его поста. Это, впрочем, не помешало ей охотно гостить в «жалком» домике советника, сблизиться с Майским, тоже в прошлом меньшевиком, и пронести эту близость через всю оставшуюся жизнь.