Теперь есть возможность восстановить логическую и психологическую связь между самыми разнородными фактами, казавшимися не стыкующимися друг с другом. Как раз в это время — воспользуемся выражением ставшего известным во всем мире Павла Судоплатова — Сталин начал «разыгрывать еврейскую карту». Стремясь привлечь для восстановления разрушенной страны крупный еврейский капитал, он пустил утку о создании в Крыму еврейской республики и различными путями заигрывал с готовыми клюнуть на этот крючок западными кругами. Информация о могучем влиянии Валленбергов на шведскую политику вселила в Сталина, Берию и других, разрабатывавших эту операцию, честолюбивые надежды овладеть через Рауля — возможного наследника могучей династии — рычагами воздействия на шведские власти, на шведские банки, а через них и на влиятельные еврейские круги в США и других странах. Сама Коллонтай к этой вербовочной операции отношения, конечно, не имела, но она со своими восторженными шифровками стояла у истоков замысла, родившегося в сталинской голове.
При всем кажущемся безумии лубянский план был весьма ординарен. Во всяком случае, он мало чем отличался от множества ему подобных, дававших не раз прекрасный результат. Если в той же Скандинавии можно было поставить на службу Москве крупнейших политиков (например, шведского министра социального обеспечения Густава Меллера и его жену, известную журналистку Эльзу Кляйн), прославленных писателей, актеров, художников, ученых, то почему этой участи должен был избежать дипломат из банкирской семьи, на которого сначала решили воздействовать лестью, пробуждением в нем благородных и гуманных чувств, а потом, в случае неудачи, угрозами и шантажом? Как мы знаем, даже обещание выставить Рауля немецким агентом (раз уж он вел переговоры с нацистскими спецслужбами!) и двойником не дало результатов. Замысел сорвался, и, по трагической иронии судьбы, человек, спасавший (и спасший) десятки тысяч евреев, погиб в советских застенках от рук двух палачей-евреев: считавшийся профессором медицины полковник Григорий Майрановский и подполковник Дмитрий Копелянский впрыснули ему смертельную дозу яда. Таким был результат неумело проведенной вербовки.
Не имея представления о том, что происходит (с ее невольной «подачи») сейчас в Будапеште, Коллонтай взялась за мемуары. Уже первый и очень урезанный их вариант она отправила Молотову — официально и Майскому — для «дружеских критических замечаний»: тот уже был отозван из Лондона и стал заместителем наркома иностранных дел. Молотов вообще не откликнулся, а Майский прислал с диппочтой вежливый отзыв, который правильнее всего назвать разгромным.
«Воспоминания стоит напечатать, безусловно, как за границей, так и у нас. Правда, судя по вашему письму к т[оварищу] Молотову Вы как будто собираетесь для СССР написать другую версию Вашей работы. […] Вы выступаете резко против Англии, Франции и США. Правда, одновременно Вы выступаете не менее резко и против Германии […] Удобно ли Вам это, поскольку Вы посол на посту? А во-вторых, вообще верно ли то, что Вы пишете?»
Это письмо датировано 9 марта 1945 года и прибыло в Стокгольм с дипломатической почтой 16 марта. Из письма заместителя наркома иностранных дел с очевидностью вытекает, что Коллонтай «посол на посту» и что, стало быть, никакого плана убрать ее с этого поста не существует. Во всяком случае, заместитель наркома не имеет о нем ни малейшего представления. Что же должна была подумать Коллонтай, получив вечером 17 марта телеграмму Молотова о том, что утром следующего дня за ней прилетит специально посланный советский самолет, который срочно доставит ее в Москву? И что этот вопрос уже согласован со шведскими властями, представитель которых будет ее сопровождать. Для оказания ей медицинской помощи в пути ей рекомендовалось взять на борт шведского врача, который согласился бы лететь вместе с ней. Конечно, верная Нанна Свартц тотчас собрала дорожный чемодан и отправилась вместе с нею. Как и не менее верная Эми Лоренссон, полностью посвятившая ей свою жизнь. Но чем же все-таки был вызван этот ее поспешный отъезд, похожий на паническое бегство?