Валькирия в черном

Ах, детка… Рано тебе еще об этом даже мечтать. А как часто в последнее время тайком заходишь ты в комнату охранника, когда думаешь, что там никого нет.

И потом на столе, на кровати под подушкой остаются твои дары – конфеты… крохотное шелковое сердце…

Хоть и живем в одном доме, и видимся часто… шлешь эсэмэс бравому Павлику, который не спас тебе твоего папулю.

Подростковая любовь… Первая любовь? Как раз сегодня утром, до кошачьей эпопеи, оставлен был в комнате под подушкой презерватив.

Намек? Ах, детка, золотая ты детка, папуля бы твой, будь он жив, яйца бы оторвал своему верному охраннику за такие намеки.

Твоя мать, детка, не хочет меня совсем…

Охранник Павел стиснул зубы и прибавил газа. Машина летела по ночной дороге куда-то. Фонари, тьма… Старое шоссе. В тот раз она… она попросила проехаться мимо бывшего гальванического цеха. А потом захотела увидеть то самое место, которое в городе так давно, так сильно и так тщетно пытались забыть.

Что ей, чужой, приезжей, в этих темных городских сказках? А ведь тоже хочет знать подробности.

В прошлый раз, когда она, Анна, попросила свозить ее туда на экскурсию, он привез ее в лес. Но не на то самое место.

Прежний лагерь «Звонкие горны», который до сих пор помнили в Электрогорске, остался там… там, за холмом. А тут в лесу на вечерней заре было все тихо и мирно. Пели птички, ветерок играл начавшей уже желтеть листвой.

И охранник Павел, внезапно потеряв все свое самообладание, банально полез обниматься к своей гордой недотроге хозяйке.

– Аня… Анечка…

Она позволила себя обнять, даже поднять на руки – перед его силой и напором кто бы устоял. Но когда он попытался поцеловать ее в губы, отвернулась.

– Отпусти.

И он поставил ее на землю возле машины, разжал свои медвежьи неуклюжие объятия и даже отступил на шаг.

– Не смотри на меня такими глазами.

– А как мне на вас смотреть?

– Какой же ты еще мальчишка. Это произошло здесь? Но тут же ничего нет. Только лес. Здесь что, все разрушили?

Там, в лесу, она удивленно оглядывалась по сторонам, ища хоть какие-то следы лагеря «Звонкие горны».

– Был пожар, как рассказывают. И все сгорело.

– Но я не вижу следов пожара.

– Так лесом все заросло. Больше пятидесяти лет ведь прошло. Что вы хотите, Аня?

Он лгал, а она ничего не хотела. Пожала плечами и села в машину на заднее сиденье. Хозяйка и госпожа. И приказала:

– Не смей смотреть на меня такими голодными глазами.

Может, и правда она почувствовала, что он хочет съесть, растерзать в экстазе ее тут в лесу как волк? Чтобы каждый кусочек ее дивной плоти принадлежал только ему, а не дому, провонявшему ладаном памяти по ее застреленному мужу, не семье, не дочерям, не этой чертовой старухе-свекрови…

Если бы они тогда с ней приехали на то самое место – туда, за холмом, он, наверное, и не смог бы сдержать себя. Там, в «Звонких горнах», вообще все как-то было по-другому. Это он помнил с детства, потому что все поколения пацанов Электрогорска все эти пять десятилетий отправлялись туда как в некое место силы… страшное, но дико притягательное проклятое место.

И вот сейчас после вечера в пивбаре «Депо» охранник Павел ехал именно туда.

Как же темно ночью на подмосковных дорогах…

Кажется, что рассвет никогда не наступит. Тянется бесконечно вечная ночь, и ветер что-то шепчет, силясь предостеречь о непоправимом.

Он не узнал окрестностей в темноте, скорее почувствовал, что это здесь, что он добрался.

Вышел из машины, бросив ее на обочине, даже не включив сигнал «аварийки», и углубился в лес.

В общем, тогда, давно, отсюда туда вела дорога. Остатки ее сохранились и по сей день.

Только вот охранник Павел, пьяный в эту ночь, брел, не разбирая дороги.

Это здесь. Но тут нет ничего. Только тени и тьма.

Внезапно он на что-то наткнулся, больно ушиб колено. Остановился, достал сигарету, сунул в рот и чиркнул спичкой, осматриваясь.

Тени и тьма…

И все то немногое, что осталось от бывшего детского лагерного стадиона. Битый кирпич, обвалившаяся, заросшая травой трибуна.

Остатки лестницы.

И внезапно он увидел ее. Ему хотелось крикнуть: да как вы-то сюда попали, как вы нашли это место, Аня?! Одна, без меня?!

В полосатой вязаной кофточке без рукавов, в смешных каких-то коротких брюках, она стояла на самой верхней ступени разрушенной лестницы.

А внизу толпились подростки в белых спортивных майках и черных сатиновых шароварах.

Охранник Павел за свои тридцать лет и не видел никогда такой униформы. Как на старой кинохронике…

И вот она плавно повела своими белыми хрупкими руками и запела что-то приятным хрипловатым голоском по-немецки. И начала подтанцовывать, а потом бить чечетку и спускаться, спускаться, спускаться по разрушенной лестнице.

Только тени и тьма.

И небывало четкий силуэт пляшущей на фоне тьмы.

Охранник Павел застыл на месте. Так вот какие штуки она выкидывает с ним? Приезжает сюда и ждет его, словно знает, что и он приедет.

Хозяйка и госпожа…

Вдова его бывшего босса.

Приезжает сюда в это проклятое место, чтобы отдаться ему, влюбленному в нее охраннику. Отдаться вдали от дома, тайком от постылой семьи.