Вальс для принцессы

Первый военный декабрь выдался холодным, по ночам морозы доходили до сорока градусов. Отопление в осажденном Ленинграде для большинства населения в тот год так и не начало работать. В каждой квартире, где оставались люди, появились сделанные местными умельцами печки-буржуйки. Топили, кто чем мог. Сначала в городе исчезли все деревянные постройки, заборы, скамейки. У кого были силы и нахальство, снимали двери у подъездов, выламывали оконные рамы на лестницах, взламывали пустующие квартиры, выдирали паркет, рубили мебель, забирали книги, подшивки журналов, любое дерево, бумагу и тряпки, все, что могло гореть. Тепло означало жизнь. Люди надевали на себя все теплые вещи, которые могли найти, и уже два месяца не снимали их. Правда, для того, чтобы жить, нужны были еще вода и еда.

Водопровод почти не работал, в результате бомбежек и обстрелов во многих местах трубы оказались перебиты, вода в дома не поступала, но кое-где из разорванных труб вода била ключом, ее можно было набирать. Вообще-то воды в Ленинграде, слава Петру Алексеевичу, вокруг было много, но питьевую брали лишь из Невы, в каналах она была грязной и застойной. Вот только сил, чтобы принести ее, оставалось все меньше и меньше. Практически никто не мылся, разве только если человек работал, а на работе была горячая вода, и к вечеру оставалось хоть немного сил. Даже умывались не всегда, утром вода в ведрах покрывалась коркой льда. С конца ноября по карточкам иждивенцам и детям давали по сто двадцать пять грамм хлеба, да и то наполовину состоящего из малосъедобных добавок, и больше ничего. Это означало медленную смерть от голода для сотен тысяч людей, зажатых в тисках блокады волей двух диктаторов. Большинство из них не нужны были в городе. Их следовало бы эвакуировать еще в июле-августе, когда немцы быстро продвигались к Ленинграду, но городские власти не сделали этого, боясь гнева Сталина и обвинений в пораженческом настроении. После того как сомкнулось кольцо блокады, в городе исчезли сначала собаки и кошки, а затем мыши, крысы и даже птицы. Ели все, что имело хоть какое-то отношение к еде, – пытались разваривать кожаные вещи, варили холодец из вонючего столярного клея. Летом в результате бомбежки сгорели Бабаевские склады, в которых хранился, в том числе, и сахар. Люди копали в этом месте землю, замачивали ее, фильтровали раствор. Иногда удавалось получить сладкую водичку. Канализация, естественно, тоже не работала, и, экономя силы, зимой содержимое ночных горшков стали выплескивать в форточки. Дома по всему городу стояли закованные в броню нечистот. Позже, весной все это будут смывать брандспойтами.

Окна изнутри комнаты, расположенной на четвертом этаже, подернулись курчавым инеем. Семилетний мальчик Вася Бурыкин, с головы до ног, закутанный в разные одежки, которые нашлись в доме, и которые можно было одеть на него, держал рукой в варежке острую щепку и писал на окне слова из букваря. Читать он умел с пяти лет, а в этом году собирался пойти в школу, но осенью сорок первого в Ленинграде начали работать немногие школы, да и те открылись только в ноябре. Мария Петровна из соседней квартиры дала ему букварь, оставшийся от Леньки, сына, который в прошлом году ходил в первый класс, а нынче в конце ноября пропал, когда они с другом пошли в кинотеатр, расположенный в трех кварталах от дома. Вася подслушал, как мать разговаривала с соседкой на кухне. Та плакала и говорила, что его, наверное, съели. Вася читал книгу про Миклухо-Маклая и знал, что на далеких островах в южных морях жили племена дикарей, которые ели людей. Но откуда могли взяться дикари в советском городе Ленинграде? Конечно, это могли быть и фашистские шпионы, засланные в город, продуктовых карточек у них же не было… Когда Вася попытался выяснить этот вопрос у матери, та сначала отвесила ему увесистый подзатыльник, а потом обняла, поцеловала и долго плакала, не выпуская его из кольца своих рук. Из квартиры он теперь выходил только с матерью. Если она уходила куда-то одна, то запирала Васю в комнате и оставляла запасной ключ Надежде Борисовне, соседке, которая занимала вторую комнату в их квартире. Еще две комнаты стояли закрытыми, хозяева, врачи муж и жена Комаровы, были на фронте, а детей они еще в июле отправили к родственникам в Саратов.

Работы у матери не было с тех пор, как в сентябре их учреждение, где она работала машинисткой, закрыли за ненадобностью в военное время. Отца Вася почти не помнил. От него в комнате осталась только фотография на комоде. Там он в пиджаке с галстуком и в шляпе сидел с трубкой в руке и весело улыбался. Мать говорила, что его послали в секретную командировку на десять лет, и он даже письма писать оттуда не может, и что об этом никому нельзя рассказывать. Когда Вася засыпал, он часто представлял себе, что отец работает разведчиком, и скоро он узнает такую фашистскую тайну, что наши быстро победят немцев, и тогда Сталин наградит отца орденом и разрешит ему поехать домой.