Вальс на свободу (СИ)

Стояла удивительно жаркая для мая погода, и Борис вывел Наташу прогуляться в парк, разбитый на участке, за домом. Они шли молча на отдалении, не касаясь друг друга, по неширокой выложенной фигурной плиткой, аккуратной, обсаженной кипарисовыми аллее.

Спускаясь к завтраку, Наташа всего лишь сменила пижамные штаны на юбку, оставив на себе верх от пижамы вместо блузки. Волосы девушки были гладко зачёсаны назад и, как обычно в последнюю неделю, собраны в тугой хвост. На её, опущенном вниз, лице не присутствовало и грамма косметики.

Если Наташа рассчитывала оттолкнуть от себя Бориса своим внешним видом, она просчиталась. Он хотел её. Хотел, чтобы сейчас взяла его за руку, чтобы ласково ныла, что соскучилась, чтобы, пританцовывая, забегала перед ним и выспрашивала какие у него планы на сегодняшний день. Много чего хотел…

Но она неслышно ступала по дорожке, шла чуть ссутулившись, внимательно глядя себе под ноги.

Борис устал от её демарша. Появилось невыносимое желание вернуть всё, как было. Он не считал, что поступил неправильно и не собирался как-то заискивать перед девчонкой, но её непритворная холодность в постели его действительно сильно нервировала. Каждый вечер Борису приходилось из шкуры лезть, чтобы она кончила, но это и близко не походило на тот секс, что был между ними раньше.

Куда исчезла её невероятная, горячая отзывчивость на каждое его прикосновение?

Да, она раньше текла, даже, когда просто смотрела на него! Он сразу чуял характерный запах возбуждения.

Расчёт Бориса, что некоторое время в раздумьях и полное игнорирование её обиды и капризов, поставят мозги девочки на место, не оправдался. С каждым днём становилось только хуже. Раскаянием и не пахло, а обида явно росла, как на дрожжах. И Борис решил немного ослабить вожжи. Сменить, так сказать, кнут на пряник.

Они подошли к уютной, уже оплетенной зелёной порослью вьющихся цветов, беседке. Присели внутри за круглым деревянным столом. Борис положил на него руки и внимательно посмотрел на девушку, решая, с чего начать беседу. Тогда-то он и заметил, что Наташа прилично похудела. Внимательно вглядевшись в её лицо, мужчина достал телефон и грозным тоном задал кому-то несколько интересующих его вопросов.

После этого быстрого и, как оказалось, качественно проведенного допроса, когда он узнал, как и сколько ела Наташа всю последнюю неделю, разразился настоящий гром.

Вроде бы, мужчина и не кричал, отчитывая сначала её, а потом, при ней, экономку, но гнев в его тоне теперь пугал Наташу до чёртиков. Её взгляд невольно соскальзывал на пряжку его ремня, девушке хотелось спрятаться в своей комнате, и, сжавшийся от страха, мозг наотрез отказывался воспринимать нотацию.

Наконец, она не выдержала, развернулась и сбежала к себе, притаилась в своей комнате, завернувшись в одеяло. Чем дальше, тем сильнее хотелось только одного — сбежать из этого шикарного особняка, куда глаза глядят.

Наташа не знала, что ещё сделал Борис с прислугой, но с того дня, её каждый день, чуть-ли не со слезами на глазах, умоляли сказать, чего бы ей хотелось поесть. Приставали до тех пор, пока она не называла какое-нибудь блюдо. И его для неё готовили. Любое. Однажды — даже черепаховый суп. Впрочем, Наташа не уверена, что это был именно он, так как никогда такого не пробовала, но этот суп оказался действительно божественно вкусным.

С этого дня, когда подходило время обеда, поднос с едой носили за ней не только в комнату, если Наташа отказывалась идти кушать в столовую, а и в парк, в беседку, где она теперь часто сидела.

Как-то девушка попыталась категорически отказаться кушать, но безуспешно. Сначала, её долго и жалобно выспрашивали, чего бы другого ей хотелось съесть, не того, что она пожелала ранее. А потом, приготовили новое, названное ею, довольно сложное блюдо, и снова принесли. Она уже не знала, как избавиться от этой настырной заботы. Всё, что смогла — уговорить не давать ей слишком большие порции.

Ежевечерние визиты Бориса Наташа по-прежнему терпела. Порою, его ласки и прикосновения были ей абсолютно безразличны. Это когда она за день измочаливала себе мозг отчаянием и мыслями о своём безвыходном, безнадёжном положении.

Иногда они её раздражали, порою — до боли. Это, когда в момент близости, она вдруг вспоминала ремень, боль, унижение и, главное, свои позорные слёзные вопли с мольбами.

Случалось, как отголосок их счастливого прошлого, она всё же возбуждалась и получала относительное удовольствие от близости, от чего ей было потом особенно неприятно на душе.

С того дня, как Борис поднял на неё руку, Наташа больше ни в чём не проявляла инициативы. Вела себя так не для того, чтобы показать свой характер, просто не было желания. Она молчала, пока не спрашивал, не шла, пока не звал, не шевелилась в постели, пока не приказывал или просил.

Борис выходил из себя. Наташа даже представить себе не могла, как страдало всё его окружение от её поведения!