Вальс одиноких

Полуденное майское солнце светило ярко, но почти не грело. Весна стояла прохладная. Однако в груди Иветты постепенно разгорался жар: последнее свидание волнует почти так же, как и первое. А Иветта полагала, что сидит рядом с Глебом в последний раз. Он же думал иначе: это начало — начало нового витка отношений, и от сегодняшнего дня зависит то, как сложится их будущее. Как только недоразумения разрешатся, все станет как прежде. И даже лучше.

— Вета, признайся, ты ушла к Бузыкину, чтобы попугать меня. Я был недостаточно внимателен к тебе?

Глеб, как и большинство людей, судил по себе: он-то месяц назад ушел от Анны, чтобы наказать ее!

— Пугать тебя? По-моему, ты не из пугливых. И сам бросил меня первый!

— Я?! Но сначала ты не оставила мне выбора. С Анной потом уже вышло, как-то случайно.

— Ой ли! А не поменять ли нам местами «потом» и «сначала»?

Глеб дернул ногой, которой опирался о бордюр, и чуть не скатился в воду. Опасение, что Иветта узнала о его связи с Анной, подтвердилось. Несколько месяцев он отгонял от себя эту мысль: позиция несведущего была удобнее. Глеб снова поерзал на склоне, устраиваясь поудобнее. Наконец сказал:

— Тебе кто-то наплел о нас с Анной?

— В этом нужды не было, милый Глебушка. — Последний язык пламени лизнул сердце Иветты и внезапно погас, залитый горестным воспоминанием и словами Глеба. Беззастенчивая ложь убивает любовь сильнее измены. Иветта чуть отстраненно, будто говорила о ком-то другом, продолжила: — Я своими глазами видела спектакль, разыгранный тобою и Аней на лестнице… Тогда… в день моего юбилея.

— Какой спектакль? Ты о чем? — Сразу выбраться из трясины лжи Глебу было непросто.

— Разве возможные зрители не подогревали вашу страсть? — усмехнулась Иветта. — На лестнице, где то и дело ходят люди, трудно остаться незамеченными.

Сейчас Глеб мог согласиться с Иветтой. Видимо, так оно и было. Анну воспаляла мысль об опасности, но он, Глеб, лишь шел у нее на поводу. Он повернулся к Иветте и прижался головой к ее животу.

— Иветта, прости. Это был последний всплеск моего мальчишества.

— Не слишком ли, Глеб, ты задержался в мальчиках? — Иветта равнодушно провела по его начинающим седеть волосам. — В сорок лет и мужчиной пора становиться. Впрочем, мне нет больше дела до твоих всплесков.

— Что мне сделать для тебя, Веточка, как заслужить прощение? — Глеб выпрямился и умоляюще посмотрел на Иветту.

В этот момент по крутому склону скатился большой резиновый мяч и плюхнулся в воду. Послышался плач малыша. Не раздумывая, Глеб скинул ботинки и прыгнул за мячом. Спустя минуту он вскарабкался на гранитный бордюр вместе с мячом. Иветта не успела ни испугаться, ни рассердиться: Глеб стоял перед ней уже насквозь промокший. Вода стекала с его волос, лица. Он машинально слизывал ее с губ. Отец упустившего мяч ребенка поблагодарил Глеба, не скрывая удивления: зачем сигать в воду? Мяч можно было пригнать к берегу палкой и достать, не замочив руки: канал узкий, вода стоит прямо у низкого бортика.

— Глеб, дурашка, — засуетилась Иветта, тотчас забыв о своих обидах. — Снимай скорее одежду, а то простудишься. Здесь такой ветер!

Глеб, счастливый от порции адреналина, но уже начавший замерзать, стянул брюки и свитер. На улице было плюс четырнадцать, высушить одежду явно не удастся. Однако солнце в помощь Глебу вышло из-за тучи. Пока он энергично махал руками и подпрыгивал на месте, Иветта сбегала к ларьку, стоящему за оградой парка, и купила два пирожка и горячий кофе в бумажном стаканчике. Стараясь не пролить обжигающий руки напиток, принесла его Глебу. Подкрепившись, тот снова повеселел. Тем временем трусы и майка немного подсохли, и Глеб решил бежать домой. Обычный бегун-физкультурник — такие в центре города встречаются. Поход в суд пришлось перенести на другой день.

— Ладно, горемыка, — Иветта разговаривала с Глебом как с ребенком, — встретимся завтра.

— А знаешь, я ушел от Анны, совсем, — объявил он. Об этом своем достижении он был обязан доложить Иветте. — Может, мы вообще отменим наш развод?

— Глеб, милый, ты можешь уходить и приходить сколько тебе вздумается, но я ухожу только один раз.

— Значит, ты не вернешься ко мне? — с обидой протянул Глеб.

— Даже если бы у меня возникло такое желание, я себе уже не принадлежу. Бузыкину я нужна больше, чем… тебе, Глеб.

— Петр говорил, что у Бузыкина дело плохо. Это так?

— Во всяком случае, я сделаю все, чтобы его вытащить. Или хотя бы облегчить страдания.

— Но ты же не любишь его, а, Вета? Ты по-прежнему думаешь обо мне!

— После ведра лжи, что ты сегодня вылил на меня… я тебя почти ненавижу.

И это «почти», как и «ненавижу» давало Глебу толику надежды. Он тотчас усилил наступление:

— Вета, извини, но завтра мы в суд не пойдем. Ты забыла, какой завтра день?

Забыть о предстоящем дне было решительно невозможно. И радио, и телепередачи, и транспаранты-растяжки на улицах напоминали, что именно завтра, 27 мая — день основания города. На этот день власти наметили массовые гулянья. Глеб продолжил: