Вальс одиноких

В июне отмечали день рождения Пушкина – и все стихи кружковцев были посвящены великому поэту. Иветта прочитала маленький этюд о прогулке в Царском Селе: «Здесь, в полузаброшенных аллеях, где напев листвы наивно прост и заря вечерняя алеет, я найду ответ на свой вопрос…» Ей вежливо похлопали и перешли к заключительной части вечера: выставили водку и вино, быстро соорудили бутерброды. Праздновали недолго. Библиотека, где проходила встреча, в этот день закрывалась рано, и кружковцев предупредили, чтобы не задерживались. Женщины быстро убрали мусор, подмели пол. Мужчины расставили стулья в читальном зале. Вышли все гурьбой, но скоро разбежались по разным направлениям, большинство пошло к метро. В сторону Фонтанки свернули лишь двое: Иветта и Петр. Обычно они расставались на развилке, у моста. Иветта сворачивала к истоку, в сторону Летнего сада, а Петр – к Аничкову мосту, туда, где раньше жил Глеб. Но сегодня они не торопились. Стоял светлый и теплый июньский вечер – одно из чудес Петербурга. Там и сям по набережной брели влюбленные парочки. Легкий ветерок приятно освежал лица. Петр держался на ногах нетвердо, однако старался сохранить достоинство. Он оперся рукой о перила и заплетающимся языком заговорил о поэзии. Он энергично взмахивал руками – казалось, вот-вот перелетит через парапет и ухнет в воду. Иветта испуганно схватила его за рукав и решительно перевела на другую сторону набережной, к домам. Здесь его взмахивания были безопасны.

Поэтические темы постепенно истощились, и Петр заговорил о новой работе. Прежние шабашки стали ему не по силам: возраст уже не позволял ворочать бревна и тяжелые строительные блоки. Да и уезжать надолго он теперь не мог: нельзя было оставлять Валерию. Недавно Петр устроился разнорабочим в какой-то бассейн: мыл кафельные стены, менял воду, поддерживал температурный режим. Сказал, что работа для него необременительна, хотя заработки скромные. Тут же пожаловался, что от домашних нагрузок устает больше, чем от работы в бассейне. Ему приходилось и хлопотать по хозяйству, и ухаживать за больной женой. Затем поинтересовался, помогает ли Иветте Глеб. Та улыбнулась: Глеб был полностью освобожден от бытовых дел. У него и времени бы не нашлось. Работа, учеба. Иветта создала Глебу все условия, чтобы он получил образование. Эти годы, что они были вместе, для него не потеряны. Петру Иветта сказала, что в их семье этот вопрос даже не стоит: она все делает сама. Петр вздохнул. Снова вернулся к поэзии. Похвалил книжку Иветты, посоветовал подумать о следующей.

– Я же не профессионал, к чему такая гонка? – возразила Иветта.

– Ты талантлива, Вета. – Петр остановился и посмотрел на Иветту почти трезвым взглядом. Видимо, хмель его испарялся. – И знаешь что… Мне кажется, что нас объединяет нечто большее, чем членство в ЛИТО.

– Ну да. По сути, мы с тобой родственники.

– Нет. Я не об этом, – качнул головой Петр. – Мы с тобой родились поэтами, а потому обречены на одиночество, на непонимание.

– Я – не одинока, Петр. У меня есть Глеб. А у тебя – Валерия. Да, она больна, зато способна понять тебя, поддержать морально.

– Валерия уходит от меня, – сказал Петр.

– Куда уходит? – удивилась Иветта, но тут же до нее дошел смысл фразы.

– Врач сказал, что это вопрос месяцев или даже недель.

– Мужайся, Петр. А Глеб знает? Мне он ничего не говорил.

– Я ничего не сообщал: вдруг невзначай проговорится?

– А Валерия догадывается?

– Трудно сказать. Предчувствие конца есть. Она же Поэт, Поэт с большой буквы.

Оба расстались на печальной ноте. Петр побрел к Аничкову мосту, а Иветта заспешила назад, к Неве. На улице по-прежнему было светло, но что-то померкло в душе Иветты. Когда умирают близкие люди, возникает боль. Но если на пороге смерти человек, относящийся к тебе не по-доброму, почти враг, ситуация иная. Почему-то остающемуся становится стыдно. Стыдно своей правоты, победы над жизнью и над повергнутым судьбой противником.

* * *