Вальс опоздавших звезд

Мне давно стали нравиться простые истории. Они были предсказуемыми и управляемыми, как бы мне ни хотелось считать их совершенно естественными. Да, сложные истории куда интереснее. Но эти гребаные режиссеры и писатели внедрили мне в голову мысль, что у сложных и переплетенных историй всегда бывает счастливый конец.

Ах, как удивительно, как много совпадений, знаков, символов! Все мы знаем, что эта история неизбежно закончится именно так, как зритель или читатель ожидает. Мы ведь не зря искусственно создавали напряжение, нагоняли драму, писали эти пафосные диалоги, разбрасывали повсюду эмоциональные моменты, о которые он обязан споткнуться и расшибить до розовых соплей свой трезвый взгляд на вещи. Побольше долгих крупных планов, да камерой двигайте помедленнее. И пусть уже кто-нибудь включит эту чертову дождевую машину!

А потом ты сталкиваешься с таким сюжетом в реальности, у которой насчет концовок есть свое мнение. Впрочем, как и насчет всего, в чем ты с радостью готов обманываться.

И после такой встречи любая лихо закрученная драма, в которой есть вариация на тему «все вокруг понимали, что рано или поздно оно будет именно так, и сложиться иначе все ну никак не могло, уж слишком это красивая история» заставляет тебя сжимать зубы и кулаки.

Прошло уже минут десять, и сигналы из мозга в конечности стали доходить в достаточной мере, чтобы я мог совершить очередной глупый поступок. Контроль эмоций все еще оставлял желать лучшего.

Потирая ушибленные костяшки, я чувствовал, что все же немного сбросил напряжение, хоть и сделал это совершенно идиотским способом.

Могло, сука, еще как могло.

Я вернулся в кресло и принялся раскачиваться из стороны в сторону, издавая протяжный скрип. От мысли о том, что нужно смазать что-то в механизме, было тошно. Стоило прямо сейчас зайти в системные параметры и принять нужные меры — кто знает, на что он способен, оставшись внутри один.

Я поймал себя на этом «один» и горько усмехнулся.

Даже понимая умом необходимость защитить то, что ценил больше всего, я не мог вырваться из цепких лап апатии, словно олень, застывший на дороге в свете фар.

Я хорошо понимаю, почему я хотел ей все рассказать. Мне нужно было увидеть чужой взгляд, взгляд со стороны, на то, что можно было назвать моей жизнью. Поделиться тем, чем уже вряд ли смогу здесь, в таком уродливом родном мире.

Минуты все шли, а я вот не мог заставить себя снова встать на ноги и пойти куда-нибудь. Как и не мог найти силы повернуться лицом к панели управления. За окном забрезжили первые лучи рассвета. В этот раз они промахнулись и упали на башни из покрытых пылью книг у дальней стены комнаты, что почти доставали до потолка.

За окном раздался тихий плач ребенка, и это было жутко. Я не мог не представлять, что родители просто оставили его посреди улиц ночного города, не желая брать на себя неподъемную ношу всего, что было связано с заботой о детях, вместо этого предоставив его самому себе.

Спустя какое-то время я все же сумел встать и направился на кухню. Холодильник был почти пуст, но на нижней полке валялась знакомая бутылка. Ну, сейчас это вполне подойдет. Я наполнил стакан до краев и залпом выпил.

Первой ложкой полыни в нем было одиночество. Должно быть, каждый живущий человек чувствует это — неспособность показать людям то, что считаешь собой. Непонимание, неравенство, отторжение. Ты прощупываешь почву, не торопишь других, присматриваешься к ним. Но как только решаешься на малейшее сближение — встречаешь отказ, и снова, и снова, даже если это подают предельно вежливо и с улыбкой. Безразличие, молчание. Звенящее ледяное молчание, которое остается висеть в воздухе, когда были сказаны нужные, но жестокие слова, слишком часто бывающие первыми искренними. И все понимают: после этих слов уже нет смысла что-то говорить.

Я просто бродил по квартире и не мог найти себе места. Словно в голове открыли какой-то кран, сдерживавший подачу самых горьких и удушающих мыслей, и теперь они постепенно заполняли меня изнутри, не встречая сопротивления.

И почему нам сильнее всего нужно то, что так сложно получить? Возможно, все наоборот, и как только мы понимаем, что действительно всем сердцем желаем чего-то, дергается невидимая леска, и мы с крючком в губе становимся добычей для какого-то жестокого садиста, которому просто нравится наблюдать за такими сценами.

Солнечные отблески заполнили кухню, чтобы я мог получше разглядеть это помещение: и мерзкую скатерть на столе, покрытую шрамами от окурков, и разводы на окнах, и грязную плиту, и батарею зеленоватых бутылок на подоконнике.

На их дне плескалось то, что я использовал вместо снотворного, когда случались перебои в сети, и я не мог погрузиться в плен другой зависимости.