Вальс в темноту

Прошел еще день, и сорняки расцвели пышным цветом и принесли зловонные плоды. Пришла пора собирать урожай, кому же предстояло держать в руках серп? Теперь бархатный чехол на ее языке местами вытерся, обнажив острые края. Самое безобидное его замечание, коснувшись одного из них, могло высечь искру гнева.

По-видимому, она сама не могла ничего с собой поделать. Временами она, казалось, и хотела взять себя в руки, сделать шаг ему навстречу, смягчиться, но ее натура противостояла ее благим намерениям и брала верх, несмотря на все ее усилия. Лед, покрывавший голубизну ее глаз, таял, если она улыбалась, но лишь на считанные секунды, они тут же снова скрывались от него под ледяной коркой.

Он искал успокоения в долгих прогулках. Они стали для него бегством от действительности, потому что он гулял не в одиночестве, он брал ее вместе с собой — такую, какой она была до недавнего времени. Он восстанавливал в памяти, воссоздавал ее былой образ. Но возвращаясь с прогулки, умиротворенный, с улыбкой на губах, он лицом к лицу сталкивался с ней, нынешней, и все его труды рассыпались в прах, прежний образ таял.

— Я найду работу, если тебя это так волнует, — не выдержал он однажды. — Руки-ноги у меня есть, почему бы мне не…

Одобрения у нее эта мысль не встретила.

— Терпеть не могу, когда мужчина работает! — процедила она сквозь сжатые зубы. — Скучища! Я с таким же успехом могла бы выйти замуж за ломовую лошадь. — Она смерила его уничтожающим взглядом, словно он, не желая на самом деле улучшить их финансовое положение, предлагал ей заранее неприемлемые варианты, о которых и говорить-то нельзя было серьезно. — Деньги можно и по-другому раздобыть, придумай что-нибудь.

Он недоумевал, что она имеет в виду, а в то же время получить более четкие разъяснения боялся.

— Работают только болваны, — презрительно заключила она. — Мне это кто-то когда-то сказал, но теперь я в этом убеждена, как никогда.

Интересно, кто и где он сейчас. Двери какой тюрьмы закрылись за ним, какие сомкнулись оковы. А может, он до сих пор гуляет на свободе и промышляет своим ремеслом, поджидая, когда она явится с повинной и признается, что была не права, зная, что рано или поздно, в один прекрасный день это произойдет.

— Этот кто-то, наверное, был редким прохвостом, — только и нашелся он, что ответить.

В ее холодных голубых глазах он не встретил вызова.

— Он был редким прохвостом, — согласилась она, — но с ним было весело.

Она вышла из комнаты.

И с того момента между ними наступило гробовое молчание. Ни «спасибо», ни «спокойной ночи». Ужасное, немыслимое, но оно наступило. Два немых силуэта, как в пантомиме передвигавшихся по дому. В темноте он потянулся к ее руке, чтобы взять в свою, но она, видимо, уже спала. Но даже во сне резко отдернулась, не дав ему прикоснуться к себе.

На следующий день, собираясь на прогулку, он случайно заглянул в кабинет и увидел, что она сидит за письменным столом. Он не знал, что она там. Никаких свидетельств тому, что она пишет письмо, ему на глаза не попалось. Она сидела без всякой цели, ничем не занимаясь. Крышка стола была откинута, но бумаги видно не было. Но зачем же тогда садиться за письменный стол, спросил он себя.

У него возникло неприятное ощущение, что, как только он ушел, она поспешно возобновила прерванное занятие. Об этом свидетельствовало ее лицо, его упрямо-отсутствующее выражение. Не естественное, но тщательно и умело изображаемое все время, пока он не исчез за дверью. Под его взглядом ее лежавшая на столе ладонь приподнялась и вновь опустилась. Так, как у замершей перед прыжком кошки дергается кончик хвоста, выдавая готовое прорваться наружу нетерпение.

Ничего поделать он не мог. Останови он ее на этот раз, она продолжит в другой. Обвини он ее в предательстве, она будет все отрицать. Сумеет он доказать ее вину, тлеющее у нее в душе презрение разгорится ярким пламенем, а этого ему не хотелось.

Письмо в прошлое. Письмо в тот, другой, подземный мир, который, как он думал, она покинула навсегда.

С тяжелым сердцем он вышел из комнаты и закрыл за собой дверь.

Если он по возвращении, несколькими часами спустя, и заметил в ней перемену, то она заключалась в том, что в ее глазах появился злобный блеск удовлетворения, что-то вроде издевательской насмешки. Как будто она говорила сама себе: я зря времени не теряла. Подожди, вот увидишь.

Через два дня, не в силах более выносить их отчуждения, он капитулировал. Его капитуляция выражалась во лжи, он надругался над правдой, попрал ее, ради возвращения былой привязанности.

— Я солгал тебе, Бонни, — выпалил он без всякого вступления.

Она, готовясь ко сну, расчесывала волосы, повернувшись к нему спиной. На этот раз в буквальном смысле, а не в переносном, как продолжалось уже несколько дней.

— Есть еще деньги. Они не все кончились.

Она отшвырнула расческу и обернулась к нему.

— Зачем же ты мне сказал, что они кончились? С какой целью?

— Я думал, что они скоро кончатся. Я решил, что нам следует кое-что отложить на черный день.