Вальсингамские девы

– Тебе следовало разбудить меня – ласково упрекнула она Генри, подходя к нему. – Я сама приготовлю тебе ужин. Незачем тебе, уставшему, тратить силы на то, что обязана делать я.

– Нет, любимая, ты устала не меньше моего. Я сам все сделаю. Ложись спать, – сказал он, торопливо отворачиваясь от Кристин, чтобы не смотреть на нее, облаченную в одну лишь ночную рубашку.

Кристин улыбнулась и присела на кровать.

– Знаешь, что, Генри? – тихо спросила она. – Я была неправа.

– Что? О чем ты? – переспросил тот, разжигая в печке угли.

– Я запретила тебе целовать меня до свадьбы, но сегодня поняла, что с моей стороны этот запрет – невероятная жестокость. Ты можешь поцеловать меня.

Генри поспешно обернулся: Кристин сидела на кровати, укутавшись в одеяло, но ее длинные темные волосы разметались по плечам и делали ее прекрасной. Парня не пришлось долго упрашивать: он опустился перед невестой на колени, нежно взял ее тонкое лицо в свои большие грубые ладони и трепетным поцелуем поцеловал ее прямо в губы, а Кристин в это время сжимала пальцами одеяло, принуждая себя не отворачивать лицо и отвечать на поцелуи Генри.

– Ах, Крис, как я люблю тебя! – горячо прошептал Генри, все еще наслаждаясь поцелуями любимой девушки.

– Я буду тебе хорошей женой, – глухо сказал Кристин. – Ты никогда не пожалеешь о том, что женился на мне. Я обещаю тебе.

Этой светлой лунной ночью Кристин не спала, но смотрела на жениха, крепко спящего на полу, и была твердо намерена сделать его самым счастливым мужчиной на свете. А тот уснул, полный счастья, ведь его любимая Кристин позволила ему поцеловать себя.

Глава 27

Лорд Дрэймор не выходил в свет и из дому вообще уже третий день кряду. Этого прожженного ловеласа не оставляли мысли о прекрасной скромной крестьянке Кристин Глоуфорд, о ее смущенной улыбке и стыдливом взгляде, что пленили его каждый раз, когда девушка встречалась глазами с глазами графа. Как хороша, как воистину пленительна и чиста была ее красота! Граф думал о Кристин ежечасно, ежесекундно. Его разум ясно осознавал, что эта крестьянка завладела его сердцем, заставила мучиться терзаниями любви к ней и желанием сделать ее своей. Однако трезвый рассудок и холодный расчет напоминали лорду о том, что он принадлежит к старинному знатному роду и высшему свету Англии: лорд Дрэймор был родственником, хоть и дальним, самого царствующего короля, и здравый смысл кричал ему о том, что, насколько бы ни была велика его любовь к Кристин, он не может связать свою жизнь с такой, увы! низкородной особой. Лорд Дрэймор знал о том, что Кристин была запретным для него плодом, но перед его глазами не исчезал ее образ. Кристин пленяла графа своими восхитительными карими глазами – они, словно розовый сладкий туман, обволакивали разум влюбленного графа и наполняли его преступными мечтаниями. Но, несмотря на волшебство любви, лорд Колин Дрэймор – один из знатнейших лордов Англии, не давал чувствам победить его разум и рассудок.

«Стоит признаться самому себе: я люблю ее. Она дорога мне, как не была дорога ни одна из женщин, что окружали меня. Но, если я признаюсь ей о своих чувствах, я буду уничтожен. Если я сделаю Кристин своей любовницей или содержанкой, высший свет не только Англии, но и всей Европы, сделает меня изгоем, отринет меня. Ведь мой приятель Томас Вэлскотт – любитель нищенок уже поплатился за то, что связался с горничной: его облили грязью, растоптали его имя и репутацию, изгнали со двора! И сейчас он влачит свои дни где-то в глуши, далеко от людей, от Лондона, от самой жизни! Но я не позволю моей горячей и глупой любви к крестьянке руководить мною! Я – господин, если не своих чувств, то поступков, и я забуду ее. Зачем только я предложил ей сесть в мою карету? Напрасно! Что заставило меня беседовать с ней и внимать ее мелодичному голосу? Следовало пройти мимо, не заметить ее, но, вопреки здравому смыслу, я пригласил ее в свою карету, разговаривал с ней и чувствовал непомерное счастье от ее присутствия, от ее искреннего возмущения моим оскорбительным вопросом, от ее смущения, стыдливости… Кристин, милая скромница, зачем только ты появилась в моей жизни? С тех пор, как я увидел тебя растерянную, на мосту, когда мой грубиян-кучер едва не лишил тебя жизни, моя собственная жизнь наполнилась сладостью и горечью одновременно. Я полон невыносимой любви к тебе, однако не могу сделать тебя даже своей содержанкой! И ты… Разве ты, непорочная Дева, согласилась бы на такой позор, на такой грех? Ты так чиста и религиозна! Скажи, как мне забыть тебя? Я должен найти противоядие против этой ядовитой страсти!» – с отчаянием думал граф, словно в бреду расхаживая по покоям и длинным коридорам своего особняка, отказываясь от еды и воды. Сон не шел к нему – его разум был воспален любовью к Кристин и ныл, как рана – тяжелая, глубокая, больная рана, покрытая солью беспощадного самоистязания.