Вальсирующая

Я мысленно перебрала в голове, кого бы из моих подруг мог осчастливить этот скучающий чайльд гарольд, особенно те пришли на ум, у кого высокий холестерин, поскольку одной моей старой подруге Лёша так и заявил: “Уровень твоего холестерина соответствует твоему темпераменту!” – но ни на ком не остановила выбор.

Кстати, когда я закончила предыдущий роман, решила – всё, отныне только повести и рассказы: большая вещь страшно выматывает писателя, ты становишься одиноким, потерянным, отчаявшимся созданием, живущим радостями загадочного мира.

И тут же во мне забрезжил замысел нового романа.

Вокруг любимые старики погружаются в забвение. Я выкраиваю время, полдня еду на перекладных, покупаю гостинцы. А назавтра слышу:

– Ты бы хоть зашла когда-нибудь, совсем забыла меня, старика!

Учитель мой, большой прекрасный поэт, неожиданно по телефону перешел со мной на “вы”.

– А вы приезжайте ко мне в гости – я буду рад. И съездите как-нибудь в Углич. Там хорошо. Я ведь родился в Угличе и провел там свое детство. Вы слышали мои стихи об Угличе? Мне уже больше восьмидесяти лет.

– Целую вас! – говорю я опечаленно.

– И я вас!.. – отвечает он.

В результате я забыла, какая у меня квартира. Пришла брать справку в ДЭЗ. В очереди стоят люди из нашего дома, сидит бухгалтер. Она спрашивает:

– Какой у вас номер квартиры?

А я улыбаюсь смущенно, силюсь вспомнить:

– 132? (Мамина.)

– Нет.

– 309? (У нас была на Коломенской.) 48? (В Черемушках, в юности.) 421? (В Большом Гнездниковском переулке – в детстве.)

Бухгалтер мне говорит:

– Ничего, ничего, не волнуйтесь, – поискала в компьютере. – Москвина? 223 квартира. Запомнили? 223!

В общем, звонит мне мой дорогой Учитель и говорит: в такой-то газете вышло твое интервью. Я так обрадовалась, спрашиваю:

– А фотография красивая?

– Ну, так… – отвечает он уклончиво.

– Что – нет?

– …такая, – говорит он, – волосатая.

Одно это меня насторожило. А тут он еще добавил:

– Чернявая и курчавая.

– А молодая?

– Молодая. Тебе здесь лет семнадцать.

– А я там мужчина или женщина? – задаю наводящий вопрос.

– Ты понимаешь, какая штука. Скорее женщина, чем мужчина.

– А это вообще – я?

– Ну, может быть… – сказал он. – Я уж тебя не видел две недели, могу немного ошибиться. Вроде ты.

Я заглянула в интернет и ахнула. В кои-то веки – большое со мной интервью на полполосы, блистательное, искрометное – и все это великолепие венчает абсолютно не моя фотография.

…Естественно, я и не думала придавать значение такой чепухе, не нам, искателям истины и света, страдать по такому ничтожному поводу. К тому же в буддийских текстах говорится, что надо обладать огромной решимостью – искать ответ на вопрос: где твое истинное лицо? Дабы не оказаться лицом к лицу, там так и сказано, с глубочайшим страхом возможности понимания, что мы не существуем.

У меня и без того полно невзгод. Я тут рассказываю старику-отцу о своей сказочной соседке Аиде Пантелеймоновне, которая насылает на меня сверху разные бушующие стихии.

– Представь себе Нефертити, – говорю я ему, – так это она, только в пенсионном возрасте…

То сверху стройными шеренгами, чеканя шаг, спускаются по канализационной трубе тараканы (да и клопы от нее к нам заглядывают!), то водопады обрушиваются на наши с Лёшей головы (и это после эпохального ремонта!), то изо всех щелей вырываются клубы пара, сопровождаемые наваристым запахом жизни, особенно когда Аида Пантелеймоновна варит селедку в луковом супе. Ругаться с ней невозможно: она не открывает дверь и не подходит к телефону, я видела ее только раз, мою небесную Аиду с подведенными сурьмой глазами, столь величаво поднимавшуюся по лестнице к лифту, что было бы кощунством воспользоваться случаем и закатить ей скандал.

– Вот ведь какая – египтянка, – посмеивался старик-отец. – Осталось, чтобы сверху поползли скарабеи…

Главное, такой благостный, душа любой компании. Женщины от него без ума, стоматолог увидела его в поликлинике, закричала на весь коридор: мой драгоценный!!! Заходите скорей! (Чего он как раз боялся, потому что у кабинета сидел дедуля, и старик-отец непременно хотел его пропустить вперед, хотя в любом случае тот его гораздо моложе.) Консьержка в подъезде, мы даже не знаем, нормальная она или нет? Когда он идет мимо нее – всегда говорит: “Если б вы знали, как я вас люблю. Можно я вас поцелую?” – “Валяйте!” – он отвечает. Она обнимает его и целует, целует! И все газеты с журналами ему отдает, не только его, но и принадлежащие другим людям: “Берите, берите, – бормочет, – вам нужнее!”

Вдруг он позвонил в Переделкино, куда я поехала сочинять новую семейную сагу, взбудораженный, огорченный. В чем дело?

Не понравился роман!

Как так? То радовался, смеялся…

– Да, смеялся, радовался, пока дело касалось не меня!

Но как только речь зашла о его родне – ему сразу стало не до смеха.

– Зачем ты приплела, – он спрашивает строго, – дядю Хоню, мужа нашей тети Мани?

– А что такого? Что он за персона нон грата?