Валтасар

Пользуясь случаем, я присоединился к группе. Но во мне жил страх. Десять лет в Народной Польше сделали свое дело. Я делюсь только личным опытом и никому не приписываю своих ощущений. Когда мы уже садились в поезд, идущий в Мэзон-Лаффит, меня охватило нелепое чувство, будто за нами кто-то следит. И не покидало меня, пока визит не завершился и мы не вернулись в Париж.

Дом в Мэзон-Лаффите описывали неоднократно, поэтому освобождаю себя от этой обязанности. Сам Гедройц произвел на меня впечатление человека непроницаемого. Он был старше меня на целое поколение. Внушал к своей особе глубокое почтение и не позволял приблизиться. Таким и остался для меня до конца жизни.

Беседа проходила так, как и должна была проходить с гостями из Польши, отделенной от Франции коммунистической вечностью. В момент этой встречи ни я, ни кто-либо из присутствующих не намеревались оставаться во Франции. Даже мысль об этом вызывала у нас горький смех. Мы еще верили, что события последнего года приведут к дальнейшему развитию демократии, и надеялись принять в этом участие. Гедройц тоже возлагал надежды на Гомулку и готов был поддержать его — что, впрочем, противоречило позиции реакционного Лондона. Все мы были молоды, не дотянули еще и до тридцати. Находясь в Париже, я мог предаваться пессимистическим размышлениям, о которых упоминал, но, что касается возвращения, мы были единого мнения: возвращаемся в Польшу и будем за нее бороться.

А день возвращения близился. Я ждал его с сожалением и надеждой, но, поскольку в этом возрасте жалеют о прошлом недолго, оставалась, пожалуй, надежда на будущее. Так что на обратном пути я уже мысленно примерял к костюму из черного крепа пеструю жилетку и представлял, как разодетый в пух и прах отправляюсь в Дом литераторов на сатирический вечер. Жилетку я купил в Париже, прежде ухитрившись продать приемник «Шаротка» портному на рю де Тампль. Правда, получил я за него не мешок с франками, как пророчили мне в Кракове, а лишь сумму, едва равную уплаченной за него дома, — но с добавлением моих сбережений ее хватило на покупку жилетки.

Пребывание в Париже обогатило мои представления о мире. Даже одно то, что в течение двух месяцев я старался говорить по-французски, расширило мои горизонты, не говоря о самой метрополии, о фильмах, о всем новом, что видел вокруг.

Я также заметил, что у Тадека Новака все чужое вызывало неприязнь, а то и обиду. Это различие между нами послужило мне в будущем богатой пищей для размышлений.

Когда я вернулся в Краков, один режиссер заказал мне переделку сценария. Сценарий был изрядно вымученным: написанный по Андерсену, датскому писателю XIX века, он прошел через множество консультаций и переделок — и в конце концов оказался у меня. Я сделал все, что мог, утешаясь тем, что продвигаюсь вперед и слава обо мне разнеслась так далеко. Режиссер был милым человеком и — как я слышал — прекрасным педагогом, но бесталанным. Так или иначе, к прочим своим литературным достижениям я мог теперь добавить киносценарий. Фильм был снят в Кракове и прошел без всякого резонанса.

Прикоснулся я и к актерскому ремеслу. Мне написал Януш Маевский, завершавший в Лодзи учебу в киношколе, и предложил сыграть вместе со Стефаном Шляхтичем в своем дипломном двадцатиминутном фильме. Этот опыт пригодился мне потом в театре.

В конце 1957 года в Кракове появились Цибульский и Кобеля. Они пригласили меня участвовать во второй программе студенческого театра «Бим-Бом», слава которого в Польше бурно росла.

Так я оказался в Сопоте, в «Гранд Отеле». «Бим-Бом», межвузовский театрик в Гданьске[124], находился под опекой многих солидных организаций — таких как СПМ[125], вузовский совет, ректорат и неизбежная ПОРП. Но в тот период цензура ослабела, почти не давала о себе знать, и «Бим-Бом» делал что хотел. Уже само название говорило, что театр достаточно аполитичный, работающий в жанре юмора и сатиры — тогда это являлось сенсацией, — и весьма сентиментальный. Главным двигателем там был Збигнев Цибульский, выполнявший обязанности директора, а ближайшим его соратником — Богумил Кобеля. Оба — профессиональные актеры, но сами участия в представлениях «Бим-Бома» не принимали. Актерами там были любители, студенты разных факультетов из разных институтов.