Валтасар

Прошел месяц кислиму,[23] кончились затяжные зимние дожди, погода установилась прохладная, сухая — более ничего примечательного в городе не случилось. Набузардан отделался штрафом, повешенным на него умниками из царской канцелярии, но сохранил поместья и доходы. Теперь он отсиживался в городском доме, более напоминавшем дворец, и Рахим как-то просидев бессонную ночь, поутру отправился к Набузардану в гости.

Шел и робел! Верил и не мог отделаться от дрожи в коленях. Что надумал, на кого покусился! Однако сделав выбор, с пути не свернул и явился к порогу бывшего всесильного вельможи в начале второй дневной стражи.

Постоял перед выкрашенной красной краской, отвращавшей злых духов дверью, потом ударил медным, вделанным в створку кольцом в бронзовый наличник.

Звякнуло чрезвычайно звонко. Рахим даже вздрогнул, отступил на шаг. Скоро открылось маленькое оконце, и оттуда выглянул хмурый прислужник. Рахима он знал, но виду не подал, наоборот, необыкновенно взъярился и насупил брови. Слава Мардуку! Подобный прием взбодрил старика Рахима. Пусть только попробует вякнуть что-нибудь оскорбительное.

Слуга внезапно успокоился и строго спросил.

— Что надо?

— Хочу поговорить с господином.

— О чем?

— Не твоего, Рабайя, ума дело.

Створка закрылась.

Стоял Рахим долго. Уже когда совсем собрался уходить, дверь неожиданно распахнулась, и Рабайя молча, кивком указал вглубь двора.

Рахим, затаив дыхание, переступил через порог.

В доме Набузардана он оказался в первый раз. Великолепие, открывшееся перед ним, потрясло декума. Кажется, всего навидался в жизни, не изо рта собаки появился на свет, а все-таки опешил. Перед ним лежал сад, чем-то очень напоминающий царские сады, устроенные в честь Амтиду, только все здесь было мельче, аккуратнее и — в это трудно было поверить! — роскошнее. Плодовые деревья, лишенные листвы, возвышались на низких, отделанных мрамором террасах, посередине сада бил фонтан, бортики которого тоже были обрамлены резными мраморными плитами с вделанными в них драгоценными камнями. С ярусов к фонтану сбегали ручьи, чьи русла были уложены в гранит и редкий черный камень, который привозили из Мидии. Повсюду были цветы цветам в это заповеднике богатства и власти было просторно. Многие из них распустили бутоны даже в это зябкое время года. Розовые кусты обрамляли дорожки, по одной из которых Рабайя провел гостя в дальний угол сада, где в резной беседке на ложе его поджидал Набузардан. Вельможа заметно сдал, вид у него был недовольный — он всегда недолюбливал Рахима.

Рабайя поклонился и по взмаху руки господина оставил их вдвоем. Подняться в беседку Набузардан Рахиму не предложил. Первым разговор не начинал. В его молчании явственно сквозило презрение к подлым сословиям и чужакам.

— Мир дому твоему, осененный славой Набузардан, — подождав немного, смирившись с оскорблением, нанесенным ему в этом доме, приветствовал хозяина Рахим.

— Чего явился? Милостыню клянчить? Запомни, у меня подают на заднем дворе.

Рахим вздохнул, выпрямился. Ответил не сразу, тщательно подбирая слова.

— Я пришел не за милостыней, Набузардан. Я пришел с предложением, и когда я приходил с предложением, даже Кудурру выслушивал меня.

Он специально употребил прозвище, каким близкий к Навуходоносору круг сподвижников называл царя, как бы подчеркивая, что и он имел право подобным образом величать великого правителя. Однако на лице Набузардана не дрогнула ни единая морщинка.

— Говори, — коротко выговорил военачальник.

— Я не могу говорить об этом стоя, — все еще сохраняя спокойствие, ответил Рахим. — Если я начну, как выпрашивающий милость, ты мне откажешь.

— А ты желал бы, чтобы я не отказал?

— Да, Набузардан. Я пришел к тебе как к соратнику. Я пришел к тебе не как бедный приходит к богатому, а как солдат к солдату. Если быть точным как ветеран к своему вышедшему в отставку командиру. Я пришел не за подаянием и не за советом. Не намерен я ничего просить у тебя. Я пришел с предложением, пусть даже это и дерзость со стороны шушану предлагать великому князю сделку, которую я имею в виду. Но я свободный человек и сын Вавилона. Надеюсь, достойный сын… Прошу выслушать меня как свободного человека и как урожденного сына Небесных Врат.

— Ох, Рахим, Рахим. Ты всегда казался мне темным человеком, и твоя наглость порой действительно граничила с простодушием. Твоя попытка выколотить из меня деньги не удастся, потому что я хорошо знаю все твои уловки. Я знаю о твоей вражде с Шаник-зери, который приходится мне родственником. Неужели ты полагаешь, что в Вавилоне могут быть тайны, скрытые от меня? Тебя оправдывает только то, что, насколько я помню, ты никогда не разевал рот понапрасну. Ладно, проходи. Можешь присесть.

— Спасибо, овеянный славой. Мое дело деликатного свойства…

— Такого же, как и твоя поспешность и услужливость в объявлении о смерти Кудурру?

— Об этом не мне судить, князь. Об этом судить моим товарищам, с которыми я прошел по дорогам Сирии, Финикии, Элама, Палестины, Нижнего и Верхнего Египта. Я спасал свою голову, князь.

— А честь?