Валтасар

— Может, Иезекииль, — продолжил Даниил, — потому и произнес анафему, чтобы тебе и сильным в Вавилоне стало ясно — у нас обратного хода нет. Мой народ лучше, чем кто бы то ни было, знает, чем грозят прихоти недалекого, отягощенного грехами, озабоченного лишь сохранением собственной власти правителя. Мы сделали выбор. Разве не так? Ты ненавидишь нас — за что? За то, что молимся своему Богу? Но каждый народ имеет своих богов, и ты не испытываешь к ним ненависти. Тебя раздражает, что наш Бог — един? Но и для тебя это не тайна. Мне ли напоминать тебе, что в окружении Навуходоносора все было пропитано предощущением Бога? Мне ли указывать тебе на Бел-Ибни, чьим учеником ты считаешь себя? Вспомни составленную им молитву, которую хотели утвердить как государственную:

Нинурта — это Мардук мотыги;

Забаба — это Мардук рукопашной схватки;

Эллиль — это Мардук царственности и света;

Набу — это Мардук счета;

Шамаш — это Мардук справедливости;

Адад — Мардук дождей…[47]

Он замолчал. Набонид пристально, с нескрываемой издевкой глянул на него.

— Что же ты не договариваешь? Почему умолчал о Сине — Мардуке, осветителе ночи?

— Не хотел тревожить тебя, гневить тебя.

Вновь наступила тишина.

— Ладно, — наконец выговорил Набонид. — Седекия действительно опасен. Не мне, — он вальяжно отмахнулся. — Против меня у него руки коротки, однако государству он может причинить немало бед.

— Может, тебе самому поговорить с ним? — предложил Даниил.

— Тщетные потуги, — откликнулся Набонид. — Он никогда мне не поверит. Он знает, что именно я настоял на том, чтобы ослепить его и лишить потомков мужского пола. Набузардан лишь исполнял приказ. Тебе, впрочем, он тоже не доверяет, но послужить ему некоторое время полезно. Что он говорил насчет царевича Валтасара?

— Его следует приблизить к трону и воспитывать под приглядом царя.

— Ты тоже так считаешь?

— Я не знаю. Поступки Валтасара меня смущают. Он дерзкий, не по годам буйный мальчишка. У него горячая кровь, так ли он послушен, как мерещится Седекии, не могу сказать.

— Хорошо, я сам займусь Валтасаром. Навещу Нитокрис, но это после того, как ты подкинешь нашему великому государю мысль о том, что лучший способ добиться расположения Амасиса — это осыпать милостями дочь египетского фараона и вести переписку от ее имени. Может быть, это единственный способ завязать отношения с этим мужланом на древнем троне царства Мусри. Пусть Седекия напророчествует, что это — мудрое решение. А войну мы начнем и, скорее всего, это будет война с Мидией.

— Но это самоубийство! — воскликнул Даниил.

— Хорошо организованное самоубийство подобно пиявкам. От него только поправляешься. Тем более что война начнется только после того, как будет раскрыт заговор на жизнь нашего великого государя, пусть его царственность будет вечна.

Даниил опешил и спросил.

— Ты мне не доверяешь. Кто-то задумал злое против нашего господина? Эти сведения точны?

— Не важно, точны они или нет. В любом случае раскрытие козней поможет решить главную политическую задачу момента — укрепление власти царя. Вот ты, Балату, и предложишь господину подумать о том, не будет ли уместно организовать заговор против его царственности? Злоумышленников, решивших покуситься на жизнь повелителя, мы подыщем. Они будут выловлены в самый последний момент и сурово наказаны. Тогда можно будет привлечь к ответственности и тех, кто оказывал им помощь. В чем выгода подобного плана? Мы перехватываем инициативу у недовольных в городе. После жесткого наказания вряд ли кто посмеет противостоять воле Амеля-Мардука, и после начала войны с Мидией мы получим возможность выдергивать из армии, из храмов всякого, кто выскажет недовольство. Теперь понятно?

Даниил кивнул, затем, словно опасаясь собеседника, отступил на шаг, с опаской глянул на «царского голову».

* * *

Через несколько дней после этого разговора Седекия, с вечера напарившийся в горячей хеттской бане, в начале сумеречной стражи прогнал наложницу.

— Ты слишком холодна, чтобы расшевелить мою одряхлевшую плоть, — завил он и ударами ноги сбросил женщину с широкого ложа. — Прикажи, чтобы мне прислали кого-нибудь помоложе. И не какую-нибудь завалявшуюся дурнушку вроде тебя, а соскучившуюся по ласкам красавицу.

Женщина резво скатилась на покрытый ковром пол и, скрывая радость, что так легко отделалась от этого выжившего из ума развратника, покорно, чуть всхлипывая, ответила.

— Слушаюсь, господин, — и показала ему язык.

Она поспешила к дверям, удивляясь наглости вчерашнего узника. Красавицу ему подавай! А она кто? Если бы он мог увидеть ее, ни за что не отпустил бы! Как же, пришлют тебе красавицу, огрызок Нергала!

Прошло несколько минут прежде, чем в комнату ворвался шелест тончайших тканей, следом до ноздрей Седекии долетел аромат увлажненного благовониями женского тела, послышалась легкая поступь.

— Я пришла, господин, — раздался тончайший, звонкий голосок.