Валтасаров пир

– Да-да, я знаю! – перебила я квартеронку. – Но может быть, он будет походить на мою мать. Она была смуглая-смуглая, как и все в Тоскане…

Я снова посмотрела на спящего Жана, прикоснулась губами к оливковой мягкой коже на щеке ребенка.

– Жан! – прошептала я. – Я тебя люблю больше всех на свете! Пусть я была легкомысленной, пусть я сначала не хотела тебя, пусть мне только семнадцать – все равно я буду самой лучшей матерью, какую ты только можешь пожелать!

Мне вспомнилась та сумасшедшая ночь, когда я брела по тропическому лесу, натыкаясь на деревья и царапаясь о колючки, дрожа от страха и кусая губы от боли. Подумать только, эта мегера Фурси хотела забрать у меня это сокровище, мое драгоценное дитя! Что за мерзкая фурия, что за негодяйка!

Не сознавая, что делаю, я судорожно прижала сына к груди, обняла его, не подумав, что ему, может быть, это не очень нравится.

– Осторожнее! – Изидора в испуге бросилась ко мне. – Вы сделали ему больно!

Жан слегка трепыхнулся и заревел так пронзительно, что меня бросило в холодный пот. Я совершенно не умела обращаться с детьми. Один крик этого ребенка привел меня в ужас. Перепуганная, я отдала малыша Изидоре.

– Ну как вы себя ведете, мадам! – сказала она укоряюще. – Для того чтобы показать свою любовь, совершенно незачем душить ребенка. Он ведь совсем крохотный. Умерьте свои чувства, пожалуйста! Он же не мужчина, чтобы обнимать его так страстно.

– Ах, не читайте мне проповеди! – воскликнула я. – Мне кажется, по части материнства я пока иду впереди вас и знаю больше. Когда у вас будут дети – вот тогда мы посоветуемся.

Я чувствовала, что буду ревновать Жана к кому угодно. Он должен любить только меня. Лишь мне известно, что ему нужно!

– Он орет вовсе не потому, что ему больно. Он голоден! – проговорила я торжествующе. – Видите, я быстрее вас это поняла.

– Возьмите его, мадам, и будьте более сдержанны. Дрожащими пальцами я расстегнула лиф шелковой кофты. Маленького Жана не пришлось просить дважды – крошечный розовый ротик ребенка, нежный и ранимый, как цветочный лепесток, жадно припал к моей груди, не дожидаясь приглашений.

– Ну, какой же он Жан? – произнесла я улыбаясь. – Он Жанно, и это куда лучше!

2

Я оправилась после родов, которые оказались довольно тяжелыми, только через две недели. Лекарь, привезенный из Сен-Пьера, разрешил мне вставать лишь по истечении этого срока.

Жанно рос и развивался успешно; с каждым днем он медленно, но уверенно прибавлял в весе и становился все симпатичнее: когда ему исполнилось три месяца, он выглядел гораздо краше, чем при рождении. Глаза ребенка и взгляд, сперва такие неопределенные, стали ясными, и я отлично видела, что Жанно – голубоглазый мальчик, просто копия Анри. Анри-то ведь тоже был голубоглазый! Черные волосы Жанно, пока еще редкие, но очень шелковистые, с каждым днем становились все мягче, смуглая поначалу кожа приобретала белый нежный оттенок. Малыш легко узнавал меня среди всех женщин и сразу тянул ко мне ручонки, доверчиво улыбаясь.

Остаток осени пролетел совершенно незаметно для меня. Закончился сбор урожая на плантациях, а в ноябре прекратились тропические ливни. В канун Рождества Жанно исполнилось шесть месяцев. Малыш теперь мог сидеть, не падая на спину, и головка его уже давно не запрокидывалась беспомощно назад, пугая меня. У него начали появляться первые зубки, а вместе с ними – новые заботы, новые трудности. Жанно плакал по ночам от непривычных ощущений, и я часами сидела у его колыбели, пытаясь успокоить и укачать. Лишь когда усталость валила меня с ног, мне на помощь приходила Изидора. Но в целом все шло без особых осложнений. Я была счастлива и огорчалась только оттого, что молока у меня хватило лишь на первые два месяца. Потом пришлось пригласить кормилицу – дородную негритянку Жасмину.

Летело время, а вместе с проходящими месяцами проходила и моя тревога о том, что меня могут обнаружить, разлучить с сыном, лишить братьев.

Я действительно была счастлива. Но теперь, когда после родов прошло столько времени, у меня в душе и даже в теле появлялось ощущение чего-то смутно желаемого, сладко-пронзительного.

Я часто подходила к зеркалу… Роды так изменили меня к лучшему, что я сама себя не узнавала. Фигура, ранее еще сохранявшая девическую угловатость, теперь приобрела плавные, нежные очертания. Я снова стала стройной и изящной, и забылись те времена, когда мою тонкую талию так изуродовала беременность. Волосы выгорели на солнце, стали до пронзительности белокурыми и такими пышными, что я едва могла с ними совладать. Четче проступила тонкая лепка скул, черные глаза сияли от счастья, а кожа под жарким солнцем Мартиники приобрела медово-смуглый оттенок. Без сомнения, я стала красивее.

Мне снова вспомнился граф д'Артуа. Не Анри, а именно он, хотя я была до сих пор зла на него. Те безумные ночи, вспышки желания, океан сладострастия… Да, конечно, для полного счастья мне не хватало именно этого. Мне недостает любви. Но только уместно ли в связи с этим вспоминать принца крови?