Вальтер Беньямин

«Критика, – пишет Беньямин, – интересует истина в произведении, комментатора – его реальное содержание. Соотношение того и другого определяет основной закон писательства, согласно которому чем более значительным является содержание истины в произведении, тем более неприметно и интимно оно связано с его реальным содержанием. Если, таким образом, наиболее долголетними оказываются именно те произведения, истина которых глубоко погружена в их реальное содержание, то на протяжении этого существования реалии в произведении предстают перед взором читателя тем яснее, чем больше они отмирают в действительной жизни. Тем самым, однако, реальное содержание и содержание истины, которые в начале существования произведения были едины с протяжённостью его жизни, затем расходятся, поскольку содержание истины сначала кажется скрытым, тогда как реальное содержание выступает на первый план. Поэтому для позднейшего критика трактовка того, что бросается в глаза и представляется странным, то есть реального содержания, становится первым условием. Его можно сравнить с палеографом, рассматривающим пергамент, поверх поблекшего текста которого чётко нанесены знаки другого шрифта, относящегося к нему же. Так же, как палеограф должен начинать с чтения последнего, так и критик – с комментария. И тотчас же у него появляется неоценимый критерий для создания мнения. Теперь он может поставить главный критический вопрос: что обязано чему своим существованием: видимость содержания истины – реальному содержанию или, наоборот, жизнь реального содержания – содержанию истины? Потому что, отделяясь друг от друга в произведении, они решают вопрос о его бессмертии. В этом смысле история произведений подготавливает их критику, и поэтому историческая дистанция умножает их мощь. Если метафорически сравнить растущее произведение с пылающим костром, то комментатор стоит перед ним, как химик, а критик похож на алхимика. Предметами анализа для первого остаются только дерево и пепел, для второго же загадку – загадку живого – составляет лишь пламя. Так критик спрашивает об истине, живое пламя которой продолжает гореть под грудами погибшего прошлого и лёгким пеплом пережитого»[14].

Критик как алхимик, предающийся тёмному искусству трансмутации никчемных элементов реальности в сияющее и прочное золото истины или, скорее, прослеживающий и истолковывающий исторический процесс, который несёт за собой эту чудесную метаморфозу… Чтó бы мы ни думали о подобной фигуре, вряд ли она соответствует тому, что обычно подразумевается под литературным критиком.

Но, кроме простого выпадения из рубрик, есть в жизни тех, кто «одержал победу в смерти», другая, менее объективная черта. Я говорю о неудаче. Мимо этого фактора, крайне значимого в беньяминовской судьбе, пройти невозможно, настолько остро сам Беньямин, вероятней всего, никогда не думавший и не мечтавший о посмертной славе, сознавал свою неудачливость. В текстах и в устных беседах он обычно ссылался на «маленького горбуна» – сказочную фигуру из знаменитого сборника немецкой народной поэзии «Des Knaben Wunderhorn»[15].

Will ich in mein’ Keller gehn,
Will mein Weinlein zapfen;
Steht ein bucklicht Maennlein da,
Taet mir’n Krug wegschnappen.

Will ich in mein Kuechel gehn,
Will mein Suepplein kochen;
Steht ein bucklicht Maennlein da,
Hat mein Toepflein brochen.

Когда я в погреб ввечеру
Спускаюсь к бочкам винным,
Меня ждёт маленький горбун,
Чтоб завладеть кувшином.

Когда на кухню прихожу,
Горшок снимаю с полки,
Меня ждёт маленький горбун,
И мой горшок – в осколки.