Вальведр

Но мне не удалось настолько это заметить, чтобы предохранить себя от этого. Начиная с этой минуты, Алида, экзальтированная ко мне такой благодарностью, которой я далеко не заслуживал, стала околдовывать меня непобедимыми чарами. Она сделалась нежна, наивна, доверчива до безумия, проста до ребячества, все это для того, чтобы вознаградить меня за налагаемые ею на меня лишения. Свобода ее милого обращения со мной создавала ей не раз неслыханные опасности, но она относилась к ним шутя, точно не замечая их. Несомненно, что в этих терзаниях тайной любви, ожидающей и надеющейся, заключается большая прелесть. Она обостряла мои наслаждения и мучения. Она страстно кокетничала со мной, не скрываясь более и говоря, что это вполне позволительно безумно любящей женщине, желающей дать своему возлюбленному столько счастья, сколько позволяют ее целомудрие и долг: странный софизм, в котором она черпала для себя доступную ей дозу счастья, но едкие наслаждения которого портили мою душу, уничтожали мою совесть и пятнали мою веру!

Прошло два дня, а я не имел никакого сигнала с горы, никаких известий об Обернэ. Эта смертельная тревога только сделала меня еще более жадным к счастью, а угрызения совести увеличивали мои опьяняющие, преступные радости. Вечером, оставшись в одиночестве у себя в комнате, я содрогался при мысли, что, быть может, в эту минуту Обернэ и Вальведр, похороненные подо льдами, испускали последнее дыхание, обнявшись! А я, я мог забывать своего друга целыми часами подле женщины, ласкавшей меня небесным взглядом нежности и блаженства, не предчувствуя нимало тяготевшей над ней судьбы, превращавшей, быть может, ее в это самое время во вдову! Тогда я чувствовал, что по мне течет холодный пот. Мне хотелось броситься ночью на поиски Обернэ. Бывали такие минуты, что я, при мысли о том, что обманываю Вальведра, пожалуй, умирающего мученика науки, считал себя подлецом и чуть ли не убийцей.

Наконец я получил письмо от Обернэ.

«Все благополучно, — писал он мне. — Я не догнал еще Вальведра, но я знаю, что он находится в Б*** в шести милях от меня и в добром здоровье. Отдохну несколько часов и полечу к нему. Я надеюсь убедить его не идти дальше, и вернуться с ним в деревню, потому что наверху, в снегах, поднялась буря. Он выбрался из них с опасностью для жизни, а теперь опасность возросла до крайних пределов. Можешь сказать всю правду дамам, но убеди их потерпеть. Через два или три дня мы все соединимся».

Узнав, что Вальведр был в большой опасности, и угадав, несмотря на то, что Обернэ умалчивал о самом себе, что он также подвергался серьезной опасности, Павла, которой я сообщил это письмо, содрогнулась вся от нервной дрожи и молча пожала мне руку.

— Бодритесь, — сказал я ей, — они спасены! Невеста ученого должна быть сильна духом и привыкать к страданию.

— Вы правы, — отвечала мужественная девушка, отирая крупные слезы, как раз вовремя облегчившие ее. — Да, да, надо мужаться. Не бойтесь, я сумею! Как быть с Алидой, что мы ей скажем? Она не крепкого здоровья, а за последние дни она особенно нервна и беспокойна. Она не спит по ночам. Оставьте письмо у меня, я покажу ей только тогда, когда хорошенько подготовлю ее.

— Разве она так уж привязана к своему мужу? — вскричал я легкомысленно.

— Вы в этом сомневаетесь? — продолжала Павла, удивленная моим восклицанием.

— Конечно, нет, но…

— Да нет же, вы сомневаетесь! Ах, должно быть, проездом через Женеву, вы слыхали какую-нибудь клевету по адресу бедной Алиды! Если так, забудьте все это, Алида добрая и сердечная женщина. Во многих отношениях она еще ребенок, но она справедлива и умеет ценить лучшего из людей. Он так добр к ней! Если бы вы видели их минутку вместе, вы сейчас поняли бы, что их мнимый разлад — неправда. Между людьми, могущими упрекнуть себя в чем-нибудь серьезном, не может существовать столько взаимного внимания, утончённого уважения и деликатной любезности. Между ними несомненно существует разница вкусов и взглядов, но если в супружеской жизни это и составляет действительное несчастье, то в серьезных поводах взаимной любви кроется достаточное вознаграждение. Те, кто взводит на брата обвинение в холодности, несправедливы и дурно осведомлены, а те, кто обвиняет его жену в неблагодарности и легкомыслии, или злые, или глупые люди.

Несмотря на очевидную оптимистическую наивность Павлы, слова ее произвели на меня живейшее впечатление. Во мне заговорила сильнейшая зарождающаяся ревность к этому мужу, такому совершенному и уважаемому, а также и какое-то горькое порицание по адресу его жены, ищущей привязанности на стороне. Это были первые припадки той неумолимой болезни, которая должна была потом так измучить меня.