На этот раз Кира придирчиво рассматривала Юлию Даниловну и за столом и позже, когда ужин кончился. Она говорила себе: «Кривляка!», если Юлия Даниловна чуть запрокидывала голову, но в глубине души знала, что это неправда. Она думала: «Вырядилась и задается!», хотя видела, что темно-зеленое платье гостьи сшито очень строго и держится Юлия Даниловна с подкупающей естественностью. Заметив, как ласково дядя Матя разговаривает с нею, совсем обозлилась: «Подлизывается, потому что она его жену лечит!»
После ужина кинооператор, приехавший из Вьетнама, поставил танцевальную пластинку и подошел к Юлии Даниловне:
— Потанцуем!
У Киры перехватило дыхание: она же без ноги, он не знает! И тотчас она увидела испуганные, страдальческие глаза папы — он, значит, подумал о том же. Подумал и ужаснулся. И тут Кира, поражаясь самой себе, злорадно усмехнулась: «Вот сейчас все увидят, какая она!» Но Юлия Даниловна спокойно поднялась: «С удовольствием!» В комнате было тесно, хотя тетя Маня уже успела унести грязную посуду и раздвинутый для ужина стол принял свои обычные размеры. Пока Юлия Даниловна танцевала, Кира разглядела, что у нее обыкновенные модные туфли да небольшом каблуке. «Как же это?..» — изумленно подумала она. Пластинка кончилась, и папа сказал: «Нет, друзья, площадь моя для танцев плохо оборудована!» Танцевать действительно было неудобно, никто не настаивал, даже кинооператор.
Было шумно и накурено, у Киры слипались глаза. Она вышла в кухню к тете Мане.
— Помогать пришла? — обрадовалась та. — Ну-ну, ты у нас умничка! Бери-ка полотенце, будешь рюмки вытирать.
— Позовите эту… докторшу! Она все умеет! — сказала Кира и отвернулась.
Она думала, что тетя Маня удивится, станет спорить, а тетя Маня недовольно нахмурилась:
— Забаловал тебя отец, вот что. Другая бы радовалась: хорошая женщина повстречалась, приветить надо. Думаешь, не видно, как ты гримасы строишь?
Кира схватила полотенце и принялась вытирать рюмки.
Совсем поздно, когда все гости уже разошлись и Кира, усталая, но без сна, лежала в своей кровати, а тетя Маня еще возилась в комнате отца, папа пришел к Кире. Он сел на краешек постели и, помолчав, пригладил ее растрепавшиеся вихры.
— Ты… ты, пожалуйста, женись, если хочешь, я могу к тете Мане переехать, — тоненьким, сдавленным голосом сказала Кира.
— Зачем же тебе к тете Мане переезжать? — неестественно быстро спросил папа, словно вопрос был только в этом, а остальное уже решено.
— Ну, ей же будет нужна комната? — изо всех сил сдерживаясь, чтоб не расплакаться, спросила Кира.
— Ох, чудасик-мордасик! — искренне рассмеялся отец, называя ее так, как звал в раннем детстве. — Не волнуйся, мы моей комнатой обойдемся. И вообще не так это просто. Надо еще, чтоб она согласилась…
Не открывая глаз, Кира вдруг спросила:
— Она похожа на нашу маму?
Вопрос застал Сергея Митрофановича врасплох. Он ответил не сразу и не очень уверенно:
— Похожа.
Кира прерывисто вздохнула:
— Нет, не похожа, я знаю. Ну, все равно… спокойной ночи, папа, я хочу спать.
Она повернулась носом к стенке и с головой закрылась одеялом.
Это было зимой. А летом, когда Кира отправилась в пионерский туристский поход по Северному Кавказу, Сергей Митрофанович и Юлия Даниловна поженились. Отец написал Кире об этом, но она получила письмо лишь в последний день, вернувшись на базу, перед самым прощальным костром.
У костра Кира сидела задумчивая, притихшая, обхватив руками колени и неотрывно глядя в огонь. Потрескивали сухие сучья, и пламя взвивалось высоко в черное небо, отблески его перебегали по крутому, почти отвесному склону горы. Синие сатиновые брюки туго стягивали резинками загоревшие лодыжки Киры. Каждый день она собиралась втянуть другие резинки, послабее, но утром, на привале, было некогда, а вечером она засыпала, еле добравшись до палатки. Теперь менять резинки уже не имело смысла, завтра утром автобус отвезет их к поезду — и прощай, Кавказ! Кире казалось, что от тугих резинок у нее болит все тело. Она переменила позу, вытянула ноги, потом снова поставила их и оперлась подбородком о колени. Что-то зашуршало в заднем кармане брюк. Папино письмо! Кире вдруг показалось, что она невнимательно прочла его, может быть, пропустила самое главное. Она торопливо вытащила сложенный в несколько раз листок. Всегда аккуратный, ровный папин почерк на этот раз стремительно летел по бумаге.
«…вот и наступил конец нашей одинокой жизни, дорогой мой Кирёнок…» — писал папа этим новым, летящим, счастливым почерком. Да разве они когда-нибудь жаловались друг другу на одинокую жизнь? Не было такого.
«…помнишь, как мы мечтали об этом в день моего рождения…» Мы мечтали?! Кто — мы?! Уж во всяком случае Кира ни о чем похожем не мечтала! Папа просто… говорит неправду. До чего же довела его эта…
Кира скомкала письмо и занесла руку, чтобы швырнуть листок в костер, но вдруг раздумала. Там есть еще приписка этой…
Ясные, свободно бегущие буквы:
«С нетерпением ждем твоего возвращения домой, дорогая Кирюша! Тетя Маня кланяется. Она обещала испечь к твоему приезду пирожки с капустой…»