Вам возвращаю Ваш портрет

Рыжий чертяка, не изображая никаких человеческих эмоций на своей отмороженной физиономии, ловко подхватил услужливо предложенный мобильный телефон и, как ни в чем ни бывало, практически на равных сообщил командарму: «Все в порядке, Михаил Васильевич. Скоро буду, обождите немного. Без меня, пожалуйста, не начинайте».

Никогда еще, сколько существует под звездным небом Разлив, не было такой тишины и конфуза, как после состоявшегося разговора между Чумайсом и Фрунзе. Даже когда уходили в небытие динозавры, даже в это трагически беспощадное время беспокойно чирикали воробьи и квакали в мутной воде зеленые жабы. Здесь же ощущение было такое, что наступил полный Армагеддон, заключительный конец света.

- Чего приуныли, друзья? - нарушил гробовое молчание, пустившийся в бесстыжий кураж преобразившийся фармазонщик, - может и вправду чайку хлебанем на дорожку, красиво завершим нашу душевную встречу. Скоро вам ваучеры подвезут, заживете на полную катушку, еще благодарить меня будете. Надо же делать хоть маленькие перекуры на пути к коммунизму, подметки в дороге чинить, и строго сверяться по розе ветров с марксистской теорией.

- На полную катушку это как, - зашевелила разинутым в долгом оцепенении ртом, словно выпадая из трактора, знаменитая Паша Ангелина. - Это когда нас всех намотают а потом станут веревки сучить?

- Все наоборот, все наоборот, дорогая Керосина Ангелина, - успокоил с любезной улыбкой трактористку Чумайс. - Это когда мы Вас сначала хорошенько засучим, чтобы Вы потом легко на катушки наматывались. Серпок то крестьянский не случайно с собой прихватили. Может прошлись бы в тенек под сосенку, чикнули кое-кому безразмерные прелести, чтобы не мешали в забое нормально уголечек рубать.

- Это что же такое творится, - истерически завизжала, не совладав с собою, насмерть оскорбленная королева черноземных полей.

Щеки ее затряслись, как совсем не давно у Алексея Стаханова. Так же начала хватать ртом свежий воздух, будто выброшенный на песчаный берег карась и, теряя равновесие, стала валиться набок. Вовремя подхваченную сильными мужскими руками Ангелину поволокли в тенек под сосну отпаивать холодной водицей и, при необходимости, мостить на загривок пиявок.

Благополучно разобравшись с ударниками трудового фронта, Чапай как будто кидаясь в кавалерийскую сечу, скомандовал Петьке: «Лучших коней! Без заминки! И смотри у меня! Анатолия Варфоломеевича доставишь по месту назначения быстрее, чем на четырехмоторном аэроплане. На дорогу за шалашом в погребке баночку с черной икоркой возьмешь, от комдива почетные гости не убывают без добрых гостинцев. Пускай в главном штабе наперед знают, что чапаевская дивизия не подкачает, не только в жестоком бою, но и в гражданке не подведет».

Петька во мгновение ока рванул к коновязи, снаряжать для скоростного броска экипаж. Сам пересмотрел, потянул на разрыв конскую упряжь, проверил подковы у бьющих копытом землю коней. Для надежности попробовал на люфт колеса тачанки и, убедившись, что все ступицы под завязку заправлены дегтем, удовлетворенный, одним толчком левой ноги по-щегольски вознесся на скамью ездового.

Оставшись с глазу на глаз, Василий Иванович не преминул подбросить Чумайсу заманчивое предложение: «Может

выберемся как-нибудь на рыбалочку, в Шушенское больно уж хочется, очень тянет наведаться к памятным для революции местам. Владимир Ильич вспоминал, там жереха бой на заре изумителен».

- Напоминаю, комарье там уж больно кусачее, -рассудительно заметил Чумайс. - А про презервативы ни за что не забуду, пришлю обязательно, может даже со шпорами и с портретом пулеметной тачанки на дорогой блестящей упаковке.

И ни с кем не попрощавшись, прямо таки на английский манер, Анатолий Варфаломеевич рыжим дьяволом заскочил в разворачиваемую Петькой экипированную тачанку.

Глава третья

Небо над Разливом заволокло угрюмыми, наполненными до самых краев проливными тучами. Все настойчивее давал знать о себе предгрозовой свежий ветер, с запахом грядущего дождя, с привкусом поднятой пыли и чащобной прелости. Забеспокоился потревоженный лес, заволновался таинственными скрипучими звуками, словно приготавливаясь со всей своей живностью к принятию щедрой небесной влаги. Чапаевские гости, герои труда, отпоенные холодной водицей и расслабленные сеансом спасительных пиявок, всегда про запас хранящихся у Кашкета в стеклянной банке на голодном пайке, понурив головы, сидели за центральным пеньком.