Вампир

Вдруг раздался страшный удар, молния золотой тесьмой прорезала пещеру, все упали ниц, кровавое пламя, как вулкан, рванулось в высоту и тихо опустилось, а вместо него стали вырываться клубы золотого кадильного дыма, среди которых медленно в гробовой тишине возникал образ Бафомета. Он выплывал из этих пугливых, рассеянных, бледных языков пламени, вырастал из гаснущей бездны, как грозная туча, и наконец явился — весь мрачный, как ночь, и ужасный, как смерть. Он присел на козлиных ногах.

На узком голом черепе засветились золотые рога полумесяца, тело его было нагое, тонкое, юношеское, он сидел, широко расставив колени, между которыми, как ядовитая змея, извивалась кровавая молния. Длинные протянутые руки хватали кривыми ногтями покров носилок, стоявших у его золотых копыт, красные, как раскаленные карбункулы, глаза сверкали, блуждая по головам лежавших перед ним в смирении и страхе. Он был ужасен в своей красоте — холодной, как сталь, и отравленной смертельными чарами, был мрачен и неутомим, дикая сладость была разлита по страдальчески сжатым губам, грозно сведенные брови были — как луки, натянутые местью и гневом, а в худом лице и на гордом высоком лбу лежало затаенное страдание вечного бунта, беспросветной ночи, неотмщенных обид и бесконечных блужданий. Согнутое и напряженное тело его было готово к прыжку. Казалось, что он явился только на мгновение и тотчас же снова бросится в бездну, чтобы пробегать ледовитые пустыни молчанья, чтобы бежать всегда, бесконечно, вечно...

Перед лицом этого призрака Зенон пришел в сознание, почувствовал, что он не спит, но не мог поверить, боролся с безумием, хотел бежать, но его окружали холодные, неумолимые, неподвижные стены, хотел кричать от неожиданного дикого страха, но не владел голосом, звуки замерли в горле, как задавленные в гнезде птенцы. Он стал биться об эту прозрачную, точно стеклянную стену, но она даже не зазвучала под ударами, и он только больно поранил руки и колени и, обессиленный, упал на землю.

Спустя некоторое время он поднял голову. Стена еще светилась, и монотонно звучало какое-то протяжное пение. Странные, медленные слова тихо падали, как цветы сплетаясь в пламенную, торжественную гирлянду молитвенного шепота:

— Владыка ночи и молчания!

— Будь с нами! — отвечало эхо.

— Владыка боящихся и угнетенных!

Все пламеннее звучали голоса. Зенон встал, прижался лицом к немного потускневшей стене, — пещеры почти не было видно, ее залил ночной мрак, и лишь посередине сияло изваяние Бафомета, подобное окаменевшей на лету молнии; черные носилки по-прежнему стояли у его ног, а из глубины мрака медленно лилась торжественная, захватывающая литания:

— Ты, который спасешь проклятую!

— Единственный! — отвечало затихавшее эхо.

— Ты, который призреваешь покоренных насилием!

— Месть вечно живая!

— Ты, который равен могуществом!..

— Тень страдальческая!

— Свет, мстительно низвергнутый в бездну!

— Сила обессиленная!

— Сила любвеобильная!

— Сила священная!

И вдруг он понял это странное пение, вспомнил, что это была та же мелодия, какую он слышал тогда на сеансе, это были те же слова, которых он до сих пор не мог воспроизвести в своей памяти, не мог вспомнить, где и когда он их слышал.

Пение затихло; в сгущенной, мутной темноте что-то стало происходить. Он не мог различить слабых очертаний: туманные, белесоватые тени вели хоровод, окружали статую, плыли, как мерцающие огоньки,а какая-то тень склонилась над носилками, — он отчетливо слышал шаги невидимых ног по острому песку... какой-то шепот... шипение огня... невидимые движения...

Вдруг раздался протяжный, жалобный вой.

— Это Ба, Ба! — шепнул он, различая силуэт пантеры, бросившейся одним прыжком на носилки. Упал темный покров, и медленно поднялась высокая нагая фигура. Зенон весь дрожал, он готов был отдать в это мгновенье всю жизнь, лишь бы увидеть ее лицо. Сквозь густой туман он различал лишь тонкое обнаженное тело, охваченное плащом рыжих волос, стоявшее между коленями Бафомета.

Как удар меди, отчетливо прозвенел могучий голос:

— Чего хочешь?

— Умереть ради него, — смело ответил другой голос.

— Хочешь обречь себя смерти?

— Я обрекла себя мести и тайнам.

— Проклинаешь А?

— Проклинаю.

— Проклинаешь О?

— Проклинаю.

— Проклинаешь М?

— Проклинаю, — падали ясные, неустрашимые ответы.

Он уже не понимал смысла этих страшных клятв и леденящих кровь обречении, он всей душой прислушивался к звукам присягавшего голоса, и по той дрожи, какую возбуждал в нем этот голос, он чувствовал, что раньше где-то слышал его. Он ловил его в самом себе, как порхающую бабочку, не обращая внимания на страшный обряд, продолжавшийся без перерыва, пока, наконец, не понял со всей очевидностью, что это была Дэзи, что это ее посвящали Бафомету в этом таинственном обряде. Но он не удивлялся, как бы уже лишенный способности чему бы то ни было удивляться.

Мрак понемногу рассеивался, и в пещере стало светлее.