Вампир

Нам представился случай сделать новую попытку только после четырех часов. Кончились чьи-то похороны, которые тянулись с полудня, и последние провожатые удалились с кладбища. Спрятавшись за группой деревьев, мы видели, как могильщик закрыл ворота за последним из них. Мы знали, что до самого утра нас никто больше не потревожит, но профессор сказал, что нам понадобится самое большее два часа. Снова я почувствовал весь ужас действительности, более фантастической чем сказка; я ясно понимал ту опасность перед законом, которой мы подвергали себя своей осквернительной работой. Кроме того, мне казалось, что все это бесполезно. Возмутительно было уже то, что мы открыли цинковый гроб, чтобы убедиться в том, что женщина, умершая неделю тому назад, действительно была мертва, теперь же было верхом безумия снова открывать могилу, раз уж мы собственными глазами убедились, что она пуста. Меня коробило при одной мысли об этом. На Ван Хелзинка никакие увещевания не подействовали бы, у него своя манера. Он взял ключ, открыл склеп и снова любезно дал мне пройти вперед. На этот раз место не казалось уже таким ужасным, но впечатление, которое оно производило при свете солнца, было все же отвратительно. Ван Хелзинк подошел к гробу Люси, и я последовал за ним. Он наклонился и снова отвернул свинцовую крышку - и удивление и негодование наполнили мою душу.

В гробу лежала Люси точь-в-точь такая же, какой мы видели ее накануне похорон. Она, казалось, была еще прекраснее, чем обыкновенно, и мне никак не верилось, что она умерла. Губы ее были пунцового цвета, даже более яркого чем раньше, а на щеках играл нежный румянец.

- Что это - колдовство? - спросил я.

- Вы убедились теперь? - сказал профессор в ответ; при этом он протянул руку, отогнул мертвые губы и показал мне белые зубы. Я содрогнулся.

- Посмотри, - сказал он, - видишь, они даже острее, чем раньше. Этим и этим, - при этом он указал на один из верхних клыков, затем на нижний, - она может кусать маленьких детей. Теперь, Джон, ты веришь?

И снова дух противоречия проснулся во мне:

- Может быть, ее положили сюда только вчера!

- Неужели? Кто же это сделал?

- Не знаю. Кто-нибудь!

- А ведь умерла-то она неделю тому назад. Большая часть людей иначе выглядела бы после такого срока.

На это у меня не нашлось возражения. Ван Хелзинк, казалось, не замечал моего молчания; во всяком случае, он не выражал ни разочарования, ни торжества. Он внимательно смотрел на лицо мертвой женщины, подымая веки и разглядывая глаза, затем еще раз отогнул губы и осмотрел зубы. Потом, повернувшись ко мне, сказал:

- Тут есть одна вещь, совершенно из ряда вон выходящая. Люси укусил вампир, когда она в беспамятстве разгуливала во сне. О, ты ошеломлен, ты этого не знаешь, Джон, но ты все узнаешь потом, позже... Пока она находилась в беспамятстве, ему было очень удобно высасывать у нее кровь. В беспамятстве она умерла, и в беспамятстве она "He-мертва". Вот почему это исключительный случай. Обыкновенно, когда "He-мертвое" спит "дома", - при этом он сделал жест рукою, желая этим показать, какое значение "дом" имеет для вампира, - то по его лицу видно, что оно такое, но когда оно перестает быть "He-мертвым", то превращается в нечто вроде обыкновенных мертвецов. В этом состоянии от них нет никакого вреда, и мне тяжело, что приходится убивать ее во сне, в таком состоянии.

Мне стало жутко, и я начинал уже верить словам Ван Хелзинка, но ведь если она действительно была мертва, то какой смысл снова ее убивать? Он взглянул на меня и, очевидно, заметил перемену в моем лице, потому что как-то торжествующе спросил:

- А теперь ты веришь?

- Не торопите меня. Я готов это допустить. Но как вы исполните свой кровавый долг?

- Я отрублю ей голову, набью рот чесноком и вобью кол в ее тело.

Я содрогнулся при мысли, что так исковеркают тело той женщины, которую я любил. И все-таки чувство это было не так сильно, как я ожидал. В сущности, теперь я начинал содрогаться от присутствия этого существа, этого "He-мертвого" существа, как Ван Хелзинк называл это, и я чувствовал к "нему" омерзение.

Ван Хелзинк долго над чем-то раздумывал; наконец, закрыл саквояж и сказал: