— Поступая в мою лечебницу добровольно, вы вправе её оставить, когда вам заблагорассудится, — сказал я. — Я вас приму, но не иначе, как после освидетельствования двумя врачами, которые должны удостоверить вашу болезнь. Согласны на это?
— Да. Теперь я попрошу вас выслушать мои условия.
— К вашим услугам.
— Я к вам поступаю с целью умереть, ибо еще раз повторяю, что, оставаясь на свободе, в решительный момент не выдержу и опять прибегну к своему средству, чтобы избегнуть смерти. Здесь же, у вас, я не в силах буду этого сделать, природа вступит в свои права. Поэтому я требую, чтобы на меня смотрели также, как и на других больных, и решительно никого не допускали ко мне из посторонних.
— Есть у вас родственники или друзья?
— У меня нет ни друзей, ни врагов.
— Я вам могу обещать, что ваше желание будет исполнено в точности… если высшая администрация не потребует вас.
— О, этого не случится! Итак, никто, кроме вас и ваших ассистентов не должен меня посещать. Я же со своей стороны могу вас уверить, что никого не потревожу. Кроме того, могу вам сказать наверно, что больше трех месяцев не проживу.
— Имейте в виду, что применяемый у нас надзор исключает всякую возможность самоубийства.
— Эта сторона дела меня мало интересует.
— Заметьте еще, — продолжал я, — что прежде, чем вас поместят в выбранную вами камеру, вы будете тщательно осмотрены, и все, что у вас найдут, будет отобрано.
— Увы, — произнёс он, улыбнувшись первый раз, — от меня, к сожалению, не могут отобрать моих ста девяти лет. Я знаю, как велик запас моей жизненной силы… больше, чем на двенадцать недель её не хватит.
На этом мы покончили наш разговор и я скоро принял к себе этого странного пациента, который был очень комфортабельно помещен, так как внес очень высокую плату».
Здесь рукопись доктора кончалась. На ней стояла пометка: «Павильон 2. № 17».
Чтение произвело па меня глубокое впечатление и ещё сильнее разожгло любопытство. Старый д-р Винчент оставался для меня не менее загадочным. Вошел мой собрат.
— Ну, — спросил он, — что вы думаете о старом месмеристе?
— Не знаю, что вам сказать. Я даже затрудняюсь определить, безумен ли он. Тевенен поступил к вам 15 апреля, а теперь 10 сентября, и он, если я не ошибаюсь, еще жив. Следовательно, его предсказание не сбылось и неоспоримый диагноз оказался ошибочным.
— Безусловно.
— В каких условиях он живёт?
— Как и всякий пансионер. Сначала он подвергся осмотру моих двух коллег, в свою очередь признавших его маньяком. В сущности, случай был самый обыкновенный, и мнения разойтись не могли. Затем его поместили в отдельный павильон и обставили с большим комфортом, имея в виду дать ему возможность наиболее приятно провести последние годы или месяцы жизни. Специально для его услуг приставлены двое надзирателей. Он собрал научную библиотеку из самых любопытных и редких книг и много работает. Сообщаю одну подробность, доказывающую ненормальность его умственных способностей: в течение пятнадцати дней он лежал совершенно обнаженный в своём садике по несколько часов в день. Он говорил, что производить один крайне важный опыт. Так как это было в июне, во время жары, то я ничего не имел против его фантазий и ему не препятствовал.