Вампир. История лорда Байрона

— Только думаете? — спросила она. Глаза лорда Байрона были все еще холодны, когда он ответил:

— Да, конечно. Как вы можете быть уверены в обратном? В венах Полидори течет часть моей крови. И это мой Дар — вот что я имею в виду. Да, — сказал он с внезапной страстностью, — я мог убить его, да, конечно, я мог это сделать. Но вы спрашиваете меня, почему я не убью его, почему не сделал это тогда, в Италии, после того как утонул Шелли. По той же самой причине. У Полидори была моя кровь. Он был моим созданием, завещавшим мне мое одиночество и ставшим от этого еще более дорогим для меня. Я все более ненавидел его и все более понимал, что у меня больше никого нет. Возможно, Полидори и должен был стать таким парадоксом Я не знаю. Даже Иегова, наслав потоп на человечество, не смог перенести полного разрушения своего мира. Как же мог я надругаться над духом Шелли, поступив еще хуже, чем христианское божество?

Лорд Байрон зловеще ухмыльнулся.

— Потому что дух Шелли и дух Гайдэ предстали предо мной. Не в буквальном смысле, даже не на столь долгий срок как видение в моих снах, но — как опустошение. Моим дням не было числа, мои ночи были бессонны, и все же я не мог расшевелить себя, я ничем не занимался, кроме того, что убивал, размышляя о жизни, и пописывал стихи. Я вспоминал свою юность, когда сердце мое было переполнено волнением и эмоциями; и вот теперь, в свои тридцать шесть (еще не столь ужасный возраст), я ворошил уже угасшие угольки в сердце, принадлежавшем мне, и не мог разжечь даже временного пламени. Я растратил свое лето еще до того, как закончился май. Гайдэ была мертва, погиб Шелли, и дни моей любви тоже умерли.

И те же самые воспоминания вывели меня из оцепенения. В течение этого мертвого, словно стоячая вода, года в Греции очень быстро разгорелось восстание. То, о чем мечтала Гайдэ, — революция, которой Шелли так страстно желал руководить; борцы за свободу, к которым я себя причислял, они обратили свой взор на меня. Я был знаменит, богат, как мог я не предложить свою поддержку грекам? Я рассмеялся в ответ на это требование. Греки даже не понимали, о чем они меня просят, — я был смертоносным существом, мой поцелуй отравлял своим прикосновением. И все же, к моему удивлению, я обнаружил, что это привело меня в чувство — сделало то, что я считал рке невозможным. Греция — земля красоты и романтики; свобода — основа всего того, что я любил. И я согласился. Мне хотелось поддержать греков не только своим богатством, я собирался сражаться среди них. Мне хотелось покинуть Италию и вступить еще раз на священную землю Греции.

Ибо это, я понимал, есть мой последний шанс, чтобы оправдать свое существование и, возможно, умилостивить тех духов, которых я предал. И все же сам я не питал никаких иллюзий. Я не мог избежать своего естества, свобода, за которую я боролся, не была моей собственной, и, хотя я отстаивал независимость порабощенного народа, я был более запятнан кровью, чем самый кровожадный из турок. Я почувствовал сильное волнение, когда увидел вдали берег Греции. Сколько лет прошло с тех пор, когда я увидел ее впервые. Каким испытанием вечности подвергся я за это время, вечности перемен… Это была та самая земля, где я любил Гайдэ, где я был смертным со свободной кровью. Печально, так печально было смотреть на горы Греции и думать о том, что умерло и было утрачено. И все же во всем этом была какая-то радость, смешанная с болью, так что невозможно было отделить их друг от друга Я и не пытался. Я был здесь для того, чтобы вести войну. Для чего же еще я приехал в Грецию, как не для того, чтобы расшевелить свой окостеневший мозг? Я удвоил свои усилия. Я старался ни о чем не думать, кроме как о борьбе с турками.

И все же при приближении к Миссолунги тени ужаса и сожаления вернулись ко мне, еще более мрачные, чем прежде. Когда мой корабль пересек лагуну и вплыл в бухту, с греческих кораблей начали палить пушки и на стенах собралась толпа, приветствуя нас. Но я едва замечал их. Надо мной вдалеке на фоне голубого неба возвышалась гора Аракинтос, а за ней, я знал это, находилось озеро Трионида. И сейчас он ожидал меня — Миссолунги, где я получил избавление, убив пашу и присоединившись к Хобхаузу, будучи уже не смертным, а вампиром. Я вспомнил живость моих ощущений того дня, пятнадцать лет назад, глядя на цвета болота и неба. Эти цвета были такие же насыщенные, как и прежде, но, когда я смотрел на них, я видел смерть в их красоте, болезнь — в зеленых и желтых оттенках болот, дождь и лихорадку — в пурпуре облаков. И сам Миссолунги, как я увидел его теперь, показался мне жалким и убогим местом, построенным на болоте, окруженным лагунами, зловонным и переполненным, источающим болезни. Он казался местом, обреченным на героизм.