Вампир Лестат

Важно лишь то, что, сделав его вампиром, я обманул и предал его. Так же как и Клодию. И я прощаю ему глупости, которые он написал, потому что он рассказал правду о мрачном удовлетворении, которое получали все мы и на которое совсем не имели права в те прекрасные десятилетия девятнадцатого века, когда исчезли вычурность и чванливое позерство прежних времен и чудесная музыка Моцарта и Гайдна уступила место величественной музыке Бетховена, иногда казавшейся мне удивительно похожей на мои воображаемые колокола ада.

У меня было все, что я хотел, что я всегда жаждал иметь. У меня были они.

Это позволяло мне хотя бы на время забыть о Габриэль, о Ники, даже о Мариусе и пустых глазах и бесстрастных лицах Тех, Кого Следует Оберегать, о ледяном прикосновении руки Акаши и жаре, которым была наполнена ее кровь.

Однако я всегда хотел узнать еще очень многое. Чем можно объяснить столь продолжительную жизнь, описанную им в «Интервью с вампиром»? Почему нам удалось просуществовать столь долго?

В течение всего девятнадцатого века писатели «раскрывали секреты» вампиров. Создание доктора Полидори лорд Рутвен уступил место сэру Френсису Варнею, герою дешевых ужастиков, а после появилась восхитительная и чувственная графиня Кармилла Карнштейн Шеридана Ле Фану.

И наконец – величайшая пародия на вампиров косматый славянин граф Дракула, который, несмотря на умение превращаться в летучую мышь и дематериализоваться, когда ему вздумается, как улитка ползает по стенам собственного замка – видимо, ради собственного развлечения. Все эти выдуманные создания в определенной мере удовлетворяли ненасытный аппетит любителей «средневековых и фантастических романов».

Мы трое воплощали в себе самую сущность распространенных в девятнадцатом веке представлений о нам подобных – мы были холодны и надменны, как истинные аристократы, всегда элегантны и совершенно безжалостны, мы были преданы друг другу и всегда готовы защищать свои владения. Правда, никто из нам подобных нас не тревожил.

Возможно, нам удалось поймать тот самый подходящий момент в истории и найти необходимый баланс между чудовищным и человеческим. Уловить время, когда рожденная моим воображением «романтика вампиров» должна была обрести свое очарование и воплотиться в развевающемся черном плаще, черном цилиндре и в выбивающихся из-под лиловой ленты сверкающих локонах маленькой девочки, волнами падающих на пышные рукава ее полупрозрачного шелкового платья.

Но что же я сделал с Клодией? И когда должен был наступить для меня момент расплаты? Сколько еще времени могла она мириться с ролью нашей музы, нашего ночного вдохновения, единственного общего для нас с Луи объекта поклонения и вечной тайны, навсегда связавшей нас крепкими узами?

Можно ли воспринимать как нечто неизбежное то, что она, девочка, которой никогда не суждено было стать женщиной, нанесет столь сокрушительный удар своему демону-создателю, который обрек ее на вечное обладание миниатюрным кукольным телом?

Мне следовало бы прислушаться к предостережению Мариуса. Прежде чем проводить рискованный эксперимент и создавать вампира из «столь неподходящего материала», я должен был как следует все обдумать.

Однако со мной произошло примерно то же, что и тогда, когда я осмелился играть на скрипке для Акаши. Я просто-напросто пожелал сделать это. Мне захотелось посмотреть, что из этого выйдет – что произойдет с прекрасной маленькой девочкой.

Ах, Лестат, Лестат, ты заслужил все, что случилось с тобой! Тебе ни в коем случае нельзя умирать, ибо ты обречен вечно быть заточенным в аду.

Ну почему, хотя бы из эгоизма, я не прислушался к советам, которые мне давали? Почему я ничему не научился ни у одного из моих наставников – ни у Габриэль, ни у Армана, ни у Мариуса? Впрочем, я никогда никого не слушал. По тем или иным причинам я не мог это делать.

Должен признаться, что даже сейчас я не жалею о том, что встретил Клодию, о том, что провел с нею рядом столько времени, доверяя ей все свои тайны. Я не могу сказать, что хотел бы никогда не слышать ее чудесный смех, эхом разносившийся по полутемным, освещенным газовыми лампами комнатам нашего дома, столь похожего на дом обыкновенных смертных с его покрытой лаком мебелью, потемневшими от времени картинами и латунными цветочными горшками. Клодия была моим испорченным ребенком, моей возлюбленной, квинтэссенцией моего зла. Клодия разбила мне сердце.

И однажды душной весенней ночью 1860 года она решила свести со мной счеты. Она обманула меня, заманила в ловушку, напоила отравой, а потом множество раз проткнула ножом мое тело, пока почти вся до последней капли кровь не покинула мои истерзанные сосуды. У меня не оказалось даже нескольких бесценных секунд, позволивших бы исцелить мои раны.

Я не виню ее за это. Вполне возможно, что на ее месте я поступил бы точно так же.