Вампирея капитана Блада

На дне шлюпки стояли два железных сундука по двадцать пять тысяч песо. Золото во все времена было лучшим доказательством всего на свете, а Блад собирался произвести самое благоприятное впечатление. Правда, некоторые недальновидные мятежники пытались убедить доктора, что вполне довольно было бы и одного сундука, но он сумел настоять на своём. В гости к адмиралу флота не ходят с такими скромными подарками, иначе его сиятельство может захотеть лично уточнить, а не припрятано ли ещё чего на судне.

Однако после недолгого размышления Блад тихо приказал выгрузить золото, положить в ящики пушечные ядра, а оставшееся пространство вновь засыпать монетами. Экономия составила примерно две трети с каждых двадцати пяти тысяч. Тоже, в принципе, неплохо.

За пару минут, оставшихся до прибытия на «Энкарнасион», Блад быстренько дал пару советов своему молодому спутнику, бледному дону Эстебану:

– Говорим коротко, что папа болен; целуем дядю, подарки – на палубу, всем спасибо, и нам пора. Вопросы?

– Клянусь богом, я сделаю всё! – с юношеской пылкостью и страстностью воскликнул тот.

Питер закусил губу и не произнёс ни слова до тех пор, пока шлюпка не коснулась огромного борта «Энкарнасиона». Ловкий Эстебан первым, как обезьянка, вскарабкался по верёвочному трапу, Блад старался не отставать.

На шкафуте в ожидании дорогих гостей стоял сам адмирал – массивный надменный человек, весьма похожий на дона Диего, но немного старше его и с изрядной сединой на висках. Рядом с ним находились четыре белозубых офицера, а из-за их спин выглядывал пожилой монах в чёрно-белой сутане доминиканского ордена, похожий на ущербного хорька.

Испанский адмирал пылко прижал к груди своего племянника. Тот объяснил свой трепет, бледность, заикание и прерывистое дыхание волнением от долгожданной встречи с дядей. Только после этого грозный адмирал вежливо кивнул спутнику дона Эстебана.

Питер Блад отвесил изящный поклон, вполне владея кастильскими манерами.

– Я – весь из себя благородный гранд, дон Педро Сангре, – нагло объявил он, переводя буквально свою фамилию на испанский язык, – несчастный кабальеро из жаркого Леона, недавно освобождённый из английского плена храбрейшим доном Диего.

– Дон Сангрия? – шутливо переиначили офицеры, и Блад рассмеялся первым.

– Э-э, храни вас святой престол, а можно чуток подробностей? – тут же встрял любопытствующий монах.

– Для вас – любой каприз!

И Питер Блад с лёту развернул длиннющую историю о воображаемых обстоятельствах, при которых он якобы попал в плен к проклятым еретикам с острова Барбадос, сколько страшных мук он там вынес, каких злодейств насмотрелся, как ежеминутно молился Пресвятой Деве Кастильской и наконец-то…

– Всё, всё, сын мой, право, с нас довольно по уши! – перебил его слегка ошалевший монах, – Benedicticamus Domino[26].

– Ex hoc nunc et usque in seculum[27], – скромно опустив глаза, поддакнул доктор, который вспоминал о своём католичестве, лишь когда ему это было выгодно.

– Глоток святой воды, сын мой? А то эти вампиры совсем нюх потеряли…

– С удовольствием, святой отец! И выпью, и даже умоюсь!

Блад легко выдержал последнюю проверку, после чего адмирал и офицеры сердечно его приветствовали. Но вот наконец был задан давно уже ожидаемый вопрос:

– А где же мой безмерно любезный брат? Почему он не нашёл времени, чтобы прибыть на корабль и лично обнять меня?

Эспиноса-младший побледнел ещё больше, но каким-то чудом взял на себя смелость ответить:

– Мой отец с прискорбием был вынужден лишить себя этой высокой чести и неземного блаженства. К сожалению, у него лёгкая тропическая лихорадка Эбола после недавнего нападения на остров Барбадос, когда, к счастью, был освобождён из неволи этот кабальеро.

– Заткни хлебало, мой милый племянник! – с притворной суровостью запротестовал дон Мигель. – Какое такое нападение?! Я имею честь представлять здесь его католическое величество короля Испании, а он находится в состоянии мира с английской короной.

– О да, – поддержал настырный монах, – мы очень мирные, мы всех прощаем и молим Господа упокоить души прощённых нами…

– Но я так соскучился по своему милому брату, – адмирал, надув губки, подмигнул улыбающемуся капитану Бладу и добавил: – Если он не может приехать ко мне, то, пожалуй, я сам махну к нему.

Дон Эстебан побледнел, словно дважды мертвец, с лица доктора мигом сбежала победная улыбка, но он не потерял присутствия духа и конфиденциальным тоном, в котором восхитительно смешивались почтительность, наглость, убеждение, смирение, робость, самонадеянность, театральность и ирония, заметил:

– Осмелюсь сказать, дон Мигель, но именно этого вам не следует делать. Дона Диего тревожит не его здоровье – это вы сразу просекли, вас не обманешь, – а опасность поставить ваше высокопревосходительство в неловкое положение, если вы непосредственно припрётесь на корабль и своими глазами увидите следы пьяной оргии, произошедшей пару дней назад.

– Ага! Я знал, знал! Вино, карты, девочки, битая посуда, кровь, поножовщина? Ну что? Как, круто оторвались?