Ни заголовка, ни даты в тексте не оказалось, а сам он представлял собой повествование, которое начиналось почти так же внезапно, как и обрывалось. В нем рассказывалось о некоем Жераре, графе де Вентильоне, который накануне женитьбы на знатной и прекрасной девушке, Элеонор де Лис, встретил в лесу рядом со своим замком странное получеловеческое создание с рогами и копытами. Поскольку Жерар, как гласило повествование, считался юношей пылким, чья отвага, равно как и христианское благочестие, были всем известны, он именем Спасителя нашего, Иисуса Христа, приказал этому существу остановиться и рассказать все о себе.
Дико расхохотавшись в наступивших сумерках, странное существо непристойно заплясало перед ним с криком:
— Я — сатир, а твой Христос для меня значит не больше, чем сорняки в мусорной яме.
Потрясенный подобным святотатством, Жерар чуть было не выхватил свой меч и не умертвил омерзительное создание, но оно опять закричало:
— Остановись, Жерар де Вентильон, и я открою тебе секрет, который заставит тебя забыть поклонение Христу и свою прекрасную невесту и побудит отказаться от мира и от самого солнца, добровольно и без сожалений.
И Жерар, хотя и не слишком охотно, наклонился и подставил сатиру ухо, и тот подошел ближе и что-то прошептал. Что было сказано, так и осталось неизвестным, но, прежде чем скрыться в темном лесу, сатир снова возвестил:
— Власть Христа черной изморозью сковала все леса, поля, реки, горы, где мирно жили веселые бессмертные богини и нимфы былых дней. Но в потаенных пещерах, в далеких подземных убежищах, глубоких, как ад, выдуманный вашими священниками, все еще живет языческая красота, все еще звенят языческие восторги.
И с этими словами странное создание снова залилось безумным нечеловеческим хохотом и исчезло в лесной чаще.
С того мига Жерара де Вентильона точно подменили. В тоске вернулся он в свой замок, не бросив, против обыкновения, ни слова приветствия слугам, и так же молча сидел в своем кресле или бродил по залам и даже почти не притронулся к принесенной ему еде. Не пошел он в тот вечер навестить и свою невесту, нарушив данное ей обещание; но, когда приблизилась полночь, с восходом красной, точно омытой кровью, ущербной луны, граф тайком прокрался через заднюю дверь замка и по старой, почти заросшей лесной тропе пробрался на развалины замка Фоссефламм, который возвышался на холме за монастырем бенедиктинцев в Перигоне.
Эти развалины (как говорилось в рукописи) были очень древними; местные жители привыкли обходить их стороной, ибо с ними было связано множество легенд о древнем Зле. Поговаривали, что в них обитают злые духи, а руины служат местом свиданий колдунов и суккубов. Но Жерар, будто позабыв о дурной славе этих мест или не страшась ее, точно одержимый дьяволом, бросился в тень разрушенных стен и ощупью, словно следуя в хорошо известном ему направлении, пробрался к северному концу внутреннего двора замка. Там он правой ногой ступил на плиту, находившуюся под двумя центральными окнами, точно посередине между ними, и отличавшуюся от остальных треугольной формой. Под его ногой плита сдвинулась и наклонилась, открывая гранитные ступени, ведущие в подземелье. Жерар зажег принесенный с собой факел и спустился вниз по ступеням, а плита за его спиной заняла свое прежнее место.
На следующее утро его невеста, прекрасная Элеонор де Лис, и вся свадебная процессия так и не дождались графа у собора в Вийоне, главном городе Аверуана, где было назначено венчание. С того дня никто больше не видал Жерара Вентильона и ничего не слышал ни о нем самом, ни о судьбе, постигшей его…
Таково было содержание запретной рукописи, на этом она обрывалась. Как я уже упоминал, в ней не значилось ни даты, ни имени того, кто был ее автором, ни как до него дошли описанные в ней события. Но, как ни странно, я ни на минуту не усомнился в ее правдивости, и одолевавшее меня любопытство относительно содержания рукописи мгновенно сменилось жгучим желанием, в тысячу раз более могущественным, более неотступным, узнать, чем закончилась эта история, и выяснить, что же нашел Жерар де Вентильон, спустившись по ступеням потайной лестницы.
Когда я читал это повествование, мне, разумеется, пришло в голову, что замок Фоссефламм, описанный в нем, и есть те самые руины, которыми я поутру любовался из окна моей спальни, и чем больше я об этом думал, тем сильнее овладевала мной какая-то безумная лихорадка, тем настойчивей становилось снедавшее меня порочное возбуждение. Вернув манускрипт в потайной ящик, я ушел из библиотеки и некоторое время бесцельно бродил по коридорам монастыря. Там я случайно наткнулся на того самого монаха, который накануне увел в стойло мою лошадь, и отважился спросить его, как можно более осторожно и осмотрительно, о развалинах, вид на которые открывался из монастырских окон.
Услышав мой вопрос, он перекрестился, и на широком добродушном лице его застыло испуганное выражение.