Вампирские архивы: Книга 2. Проклятие крови

— Меня, конечно, не стали слушать, — сетовал он, — ибо эти авторитеты ничего не боятся так, как знания, а путь знания пролегает через исследование подобных феноменов. Функции человеческого тела в общих чертах известны; эта территория худо-бедно изучена и нанесена на карту. Однако за ее пределами, вне всякого сомнения, простираются обширные неведомые земли, и подлинными первооткрывателями становятся те, кто, рискуя быть осмеянным за легковерие и суеверность, тем не менее жадно стремится в эти туманные и, вероятно, опасные края. Я чувствовал, что, отправившись туда без компаса и рюкзака, смогу принести больше пользы, нежели сидя в клетке и щебеча, точно канарейка, о том, что давно всем известно. К тому же человек, который ощущает себя всего лишь учеником, ни в коем случае не должен учить других; только самодовольный осел способен преподавать.

Так вот, тому, кто, подобно мне, испытывает дразнящий и жгучий интерес к упомянутым «туманным и опасным краям», нельзя было пожелать более восхитительного соседа, чем Фрэнсис Эркомб; а минувшей весной в нашей славной общине появилась еще одна исключительно приятная особа, а именно миссис Эмворт, вдова индийского государственного чиновника. После того как в Пешаваре скончался ее муж, который был судьей в Северо-Западных провинциях, она вернулась в Англию и, проведя год в Лондоне, почувствовала желание сменить туманы и грязь города на простор и солнечную погоду сельской местности. Кроме того, у нее была причина поселиться именно в Максли — столетие назад здесь родились ее предки, и на старом кладбище, ныне заброшенном, можно найти немало могильных плит, на которых начертана ее девичья фамилия — Честон. Высокая, энергичная, общительная, она быстро пробудила жителей Максли от привычной спячки. Большинство из нас составляли холостяки, или старые девы, или пожилые люди, не слишком склонные к гостеприимству, и до появления миссис Эмворт апогеем веселья в наших краях были чаепития с последующим бриджем и возвращением в галошах (если случался ненастный день) домой, где каждого ожидал его ужин на одну персону. Но миссис Эмворт открыла нам более общительный образ жизни, введя в моду совместные ланчи и легкие обеды. В иные вечера, когда подобных приглашений не ожидалось, одинокому мужчине вроде меня было приятно знать, что, позвонив миссис Эмворт (чей дом находился менее чем в сотне ярдов от моего) и осведомившись, можно ли заглянуть после ужина на партию пикета перед сном, он, весьма вероятно, услышит утвердительный ответ. Она встречала гостя с живой и дружеской приязнью, и затем следовали стакан портвейна, чашка кофе, сигарета и игра в пикет, игра на фортепьяно и прелестное пение хозяйки дома. Когда дни стали длиннее, местом нашей игры сделался сад, который миссис Эмворт за несколько месяцев превратила из рассадника слизняков и улиток в живописный уголок, полный цветущих растений.

Она всегда была весела и жизнерадостна, знала толк в музицировании, садоводстве и всевозможных играх. Она всем нравилась, общение с нею для каждого из нас было подобно свету солнечного дня. Единственным исключением из этого правила оказался Фрэнсис Эркомб; по его собственному признанию, он недолюбливал ее и вместе с тем испытывал к ней необычайный интерес. Я находил это странным, ибо, зная, как мила и приятна в общении миссис Эмворт, не видел в ней ничего, что могло бы вызвать нелестные для нее подозрения, — настолько открытой и ясной личностью представала она перед нами. Но заинтересованность Эркомба была неподдельной — он непрестанно наблюдал изучающим взглядом за нашей новой соседкой. О своем возрасте она без обиняков заявила, что ей сорок пять; но, видя ее живость, ее энергию, ее гладкую кожу и черные как смоль волосы, трудно было удержаться от подозрения, что она набавила себе десять лет, вместо того чтобы, как это обычно бывает, десяток убавить.