Вампирские истории

– Да никто не тронет тебя, не бойся. Всё будет хорошо, – заверял он, – Я – Мартин, запомнила хоть? Буквы выводить на песке научу, рисовать всякое разное палочкой, будем разгуливать под надзором тысячи звёзд, среди которых будут глядеть на нас и твои родные, и Клодет, и многие исчезнувшие поколения ваших и наших. Привыкнешь гулять по ночам. А, что делать, я-то вампир… Хотя, погоди-ка… – отошёл он от девочки и аккуратно приблизился к располагавшейся неподалёку одной из щелей, откуда падали лучики света.

Когтистая мужская рука осторожно протянулась на впадавший в комнату свет, ощущая тепло и с любопытством наблюдая, начнёт ли привычно плавиться и лопаться кожа под солнечными ожогами, или же род Ламии действительно за время своего существования, под воздействием тех или иных факторов, радиоактивного облучения, последствий Армагеддона или вообще вне зависимости от них, сумел адаптироваться и приспособиться, чтобы не страдать от самого давнего своего врага – Солнца.

Кисть и область запястья чуть подрагивали в луче света, держать руку идеально ровной он от нервозности просто не мог. Розоватый язык, всё от того же волнения, облизнул передние игольчатые зубы, а искренняя эмоция сильного удивления не желала сходить с бледного, почти потерявшего дар речи, обескураженного вампирского лица.

Ночная гостья

То ли ведьма, а то ли суккуба,

Посещает обитель в ночи.

Бледный лик, в крови алые губы,

И танцует, как пламя свечи.

Сон кошмарный, дурное видение,

Силуэтом скользит среди стен.

Безобразное приведение,

Обратившее дом в страшный плен.

Вместе с ливнем костлявой рукою,

Бесконечно скользит по стеклу.

И тягучей осенней порою,

В моё сердце наводит тоску.

Демоница ль из пламя Геенны,

За грехи, что по душу пришла.

Или призрак войной убиенной,

Что дорогу к живым вдруг нашла.

Словно баньши она завывает,

Словно стрыга стрекочет во мгле.

На иконы и крест уповая,

Я в кровати дрожу, поседев.

Смольно-чёрные локоны вижу,

В отраженьях коварных зеркал.

С каждой ночью крадётся всё ближе,

Лишь к утру растворяясь в астрал.

Сгинь! Уйди! Я её заклинаю,

Прогоняю из комнат своих.

Солью всё я вокруг посыпаю,

И шепчу вслух молитвенный стих.

Но внимать не желает мерзавка!

И висит пауком в потолках,

И хохочет над мной, словно мавка,

Угнетая мой разум во мрак.

Как упырь, подбирается тихо,

Словно жертву свою стережёт.

Только беды, проблемы и лихо,

В особняк тень с собою несёт.

Слышу я то, как стонут осины,

В листопадовом вальсе ветров.

Это висельники герцогине,

Шепчут тихо из мрака миров.

И не хочет уняться колдунья,

Всё никак не даёт мне уснуть.

Будь ты навью иль дивью, хоть чудью,

Позабудь в мои комнаты путь!

Не оставит меня этот призрак,

Злобный смех мне покоя не даст.

Стоя ветхо на мокром карнизе,

Не дано повернуть время вспять.

Лучше в бездну изломанной костью,

Рухнуть и от неё ускользнуть,

Чем лицом к лицу встретить ту гостью,

В ледяной её хватке уснув.

Поворот ключа

– Я лорд Эскан, – верещал мальчишеский голосок, – Рыцарь лучезарного света, первый паладин Его Величества короля-солнца Ротшильда!

– Родгара, – громким шёпотом подсказывала привязанная сплетённой верёвкой к древесному стволу девочка, – Вчера играли так.

Натянута эта верёвка была несильно, кое-как связанна хлипким узлом где-то там, на противоположной стороне дерева, практически её не сдавливала и не мешала в движении. Конечно же, она могла бы просто присесть, выскочив прочь или приподнять ту руками, чтобы вылезти. Но правила и сюжет игры требовали изображать беспомощную пленницу.

Оставалось только вздыхать, прислоняясь уймой тонких косичек к старой тёмной коре, и снисходительно взирать, как её «спаситель» не помнит даже, за чью честь сражается и кому из королей, придуманных ими же в таких своих игрищах, как бы прислуживает.

– Короля Родгара! – поправился в своей пафосной речи с её слов светловолосый мальчуган, чуть выпятив нижнюю губу и сдувая лезшую в глаза непослушную чёлку.

Детские ручки в спадавших рукавах крестьянской белой рубахи задирали к небу резной деревянный меч, причём не просто парочку перекрещенных маленьких дощечек, с какими обычно играли деревенские ребятишки, а настоящую резную работу мастера-столяра Войтега, отца мальчика.

– Тебе не пройти мою защиту, – изображал едкий старческий хрип другой мальчуган, сжимая перекошенную извилистую палку с себя ростом, судя по всему, изображающую колдовской могущественный посох.

Ветер забавно поигрывал с длинным хвостиком каштановых волос, оставленным позади, хотя в анфас его причёска казалась довольно коротким прямым пробором, аккуратно в чёлке расчёсанным на обе стороны. Как мог, он изображал пленителя несчастной, которую явились освобождать.