Она мечтала о любовнике-вампире. Так мечтала, что в самом деле стала ждать его. Однажды ночью, уже скоро, ее разбудит шорох крыл за окном, а потом она станет носить на тонкой бледной шее бархотку или цепочку с камеей. Она знала, так будет.
Она погрузилась в мир своего возлюбленного вампира: она глотала готические новеллы, упивалась ночными фильмами ужасов. Видение шелкового плаща и горящих огнем глаз укрывало ее от пронзительного дневного света, от смертности, и тщеты, и бессмысленности мира солнца. Дни воспитательницы детского сада и вечера с очередным случайным знакомым не отвлекали ее от тайной жизни: какая-то часть ее сознания всегда готовилась и ждала.
Она тратила свои скромные сбережения на мрачную антикварную мебель и причудливые наряды. Ее платяной шкаф был забит белыми пеньюарами и кружевным бельем. И никаких крестов и зеркал, тем более в спальне. Белые восковые свечи горели в подсвечниках, и она до поздней ночи читала в их мерцающем полумраке, благоухая духами и шурша кружевами, свободно распустив волосы по плечам. И то и дело поглядывала в окно.
Она презирала любовников — хотя и принимала их, ради кипевшей в них жизни, жизни и крови, — которые упрямо оставались до утра, пережаривали тосты и варили горький кофе. На кухне у нее, конечно, водились только свежие продукты, а вся посуда была медной или чугунной. Обойтись без плиты с духовкой и холодильника, как ни досадно, не удалось. Но наедине с собой она зажигала свечи и принимала холодные ванны.
Она ждала, готовилась. И наконец любовник-вампир стал являться ей во сне. Они плыли над каменистыми пустошами, скользили над зарослями вереска. Он увлекал ее в свой ветхий замок, раздевал, стягивал лавандовый пеньюар, любовно ласкал ее тело, пока наконец, на вершине страсти, не впивался в открытое горло, выпивая из нее жизнь и заменяя ее вечным проклятием и вечной любовью.