Вампиры и другие фантастические истории

Увидав эту улыбку, я сразу решил: «Ночью нас предадут!»

Всмотревшись пристальнее в лицо казначея, я был поражен его отталкивающим выражением, особенно неприятно бросались в глаза его зубы – белые, острые и крепкие, как клыки собаки, и это у старого человека.

Лица приора я почти не мог видеть: он сидел в тени от высокой спинки своего кресла. Время от времени я посматривал на казначея и волновался все больше и больше: впечатление было скверное, и я решил быть настороже.

Наконец нам предложили отдохнуть и отправиться спать. Нас сдали на руки простым монахам, и те повели нас по коридору в разные стороны.

Я шумно восстал и потребовал дать нам одну общую спальню. С простыми монахами мы сговориться не могли, совершенно не понимая друг друга. Пришлось позвать казначея, и он, выслушав мое требование, что-то сказал монахам и потом, криво улыбаясь и показывая свои волчьи клыки, прибавил, обращаясь к нам:

– Все равно, идите в Восточную башню.

Восточная башня оказалась во втором этаже и была небольшим помещением, страшно запущенным и грязным. Можно было думать, что много лет нога человеческая не ступала в эту башню. Окно башни выходило не во двор монастыря, а куда-то в сторону. Я осмотрелся. Из окна внизу, глубоко в долине, виднелась деревушка, то есть теперь ночью видно было не деревушку, а горящие в ней огни. Я понял, что с этой стороны, с востока, монастырь стоит над обрывом и, судя по огням, довольно значительным.

– Нельзя сказать, чтоб наше помещение отличалось удобством, – заметил Петр. – Тут, надо думать, лет сто никто не спал.

Привыкнув за время похода, а главным образом, за время скитания ко всякой грязи и неудобствам, мы с Петром как-то не оценили и не учли того, что в жилом монастыре, даже и очень бедном, не должно быть таких грязных и запущенных помещений. Мы так привыкли ночевать в сараях, хлевах и даже прямо под каким-нибудь дощатым навесом, что примирились и здесь.

Разостлав шинель на полусгнившей лавке и что-то поворчав, Петр улегся и скоро захрапел. Мне не спалось. Улыбка, а главное, зубы казначея не давали мне покоя и не выходили у меня из ума. Я ходил из угла в угол; тень моя от одной свечи металась из стороны в сторону и еще сильнее возбуждала мои нервы.

Прошел час. И мне почудилось – именно почудилось, а не послышалось, так как я положительно ничего не слыхал, – присутствие кого-то за дверью комнаты.

«Вот она, измена!» – решил я. Я достал револьвер и запасные обоймы к нему. Спуская руку в карман, я нащупал веточку омелы, что дала мне старуха. Без мысли, машинально я заткнул ее в петличку своего хаки[164]. Затем я подошел к окну, думая «на всякий случай» открыть его… и что же я увидел!

В окне за стеклом виднелись десятки горящих злобных глаз! В первую минуту я даже не испугался, не сообразил, что это. Но потом понял, что за окном, прильнув к стеклу, толпятся монахи. Мысль: «Окно над оврагом, во втором этаже, каким же образом монахи могут быть там?» – мелькнула и пропала.

Затем все последующее развивалось с такой одуряющей быстротой, что нет возможности вспомнить и рассказать ясно и подробно… Все спуталось: и мысли, и поступки, и бред, и действительность.

Кажется, прежде всего я кинулся к двери, крича Петру:

– Вставай, измена, нас предали!

Теперь я уже ясно услышал за дверью в коридор возню и тяжелое дыхание.

Мои ноги приросли к полу… и тут засада! Что же делать? Открыть дверь или лучше ждать? Остановившись в нерешительности, я взглянул на Петра. Он сидел на лавке и сонными глазами смотрел кругом.

– Петр, приготовь браунинг[165], посмотри, что за окном!

Немедленно очнувшись, Петр выхватил браунинг и подскочил к окну. Но еще быстрее, с каким-то воем он отпрянул от него обратно, и с такою силой, что стукнулся о противоположную стену.

Прижавшись к стене всем телом, Петр, казалось, хотел продавить ее. Бледный как полотно, с вытаращенными глазами, Петр бормотал, выстукивая зубами:

– Мертвецы, мертвецы, мертвецы!..

– Петр, очнись! Петр, смотри, это там монахи!

– Нет, нет!.. Там не люди! Я видел… ясно видел!.. Это… это выходцы из могил! – едва ворочая языком, бормотал Петр.

– Что ты выдумываешь, опомнись! Надо попытаться бежать!

И я, в свою очередь, обернулся к окну, на которое, не спуская глаз, глядел Петр.

Взглянул – и зубы мои тоже начали отбивать дробь.

Теперь при свете луны ясно было видно, что там, за окном, – не живые люди, а что-то иное! Ни одного полного, правильного очертания тела разглядеть было невозможно. Все линии, контуры сливались, расплывались, смешивались между собой. Как какой-то живой, подвижный туман. Хорошо были видны только глаза, горевшие зеленым фосфорическим светом, да еще блестели белые длинные острые зубы.

– Мертвецы! – крикнул и я. Вдруг трезвый рассудок подсказал: «Этого не бывает. Не может быть. Это или сон, или галлюцинация. Необходимо сейчас же опомниться. Постараться проснуться или взять себя в руки».

Но не успел я сказать и слова, не успел решиться на что-нибудь, как Петр с криком бросился к двери и распахнул ее.