Вампокалипсис: Третья кровь

Будучи изгнанной единственными людьми, на которых ей оставалось опереться в навалившемся кошмаре, Лора вернулась домой и кое-как просуществовала худшие сутки в своей жизни – без сна, без пищи, без желания увидеть следующий день. Даже последовавшее после гибели дочери время было затуманено пеленой горя, лишавшей сознание ясности, обволакивающей душу спасительным коконом апатии и амнезии, когда целые отрезки длинной в часы словно выветривались куда-то в холодную внешнюю пустоту. Она бесцельно слонялась по дому, не всегда сразу узнавая явившихся со скорбным визитом родственников, машинально кивала головой на редкие вопросы мужа, лишь на каком-то глубинном уровне сознавая его роковую отчужденность, хваталась то за одно, то за другое, уже через минуту не помня, с какой целью…

Сейчас же реальность происходящего вдруг явилась ей во всей полноте, пронизывая мельчайшими подробностями, яркими воспоминаниями и… чувством неизбежности. Чего? Предопределенного жуткого финала? Исполнения навязанного чужой волей долга? Неодолимой, растущей тяги к подчинению, ожидающей лишь конкретного приказа?

В конце концов, подойдя в очередной раз к большому зеркалу и созерцая свое истончившееся отражение, сквозь которое все явственнее проступали образы находящихся позади нее предметов, Лора заключила, что попросту сходит с ума. Ее встреча с неким главой компании "Новый свет" Рубинштейном на темной улице, звонок этой девушке, Вере, когда-то оставившей визитку, и все остальное – лишь плод ее измученного виной сознания. И даже шрам в изгибе локтя – теперь исчез без следа.

"Ничего не было" – сказала себе Лора мысленно, а затем повторила вслух:

– Ничего не было. Ничего…

Когда голос Рубинштейна отчетливо произнес в ее голове:

Вот что ты сделаешь…

Через несколько минут Лора вышла из квартиры. Ее взгляд по привычке скользнул по циферблату висящих над дверью часов: 21:34.

Теперь она знала, что делать.

* * *

Первое, что отчетливо рассмотрел Стас после падения на пол, когда его грубо втолкнули в какое-то помещение на втором этаже (кажется, его протащили по ведущей вверх лестнице), был туго обтянутый пергаментной, почти прозрачной кожей череп. Взгляд скользнул дальше: судя по остаткам одежды, когда-то это была молодая женщина – теперь просто облаченные в лохмотья мощи. Конечно, сразу стало ясно, что она уже мертва. Ничего ужаснее Стасу еще не приходилось видеть; даже образ Ползуна – в его наиярчайших проявлениях – был менее реален. Сознание едва стало меркнуть, но сразу же вспыхнуло с утроенной силой восприятия, когда раздался звук вновь открываемой двери. Потом рядом грохнулось что-то тяжелое.

– Еще один.

– Спасибо, Антон, можешь идти. И избавься от этого, – раздалось шуршание, жуткие останки молодой женщины исчезли из поля зрения.

– Значит, теперь все в сборе. – Твердость и глубина этого голоса могли бы дробить алмаз.

Стас осторожно повернул голову: Марк. Все еще такой же бледный, каким он видел его последний раз, потрясенный.

– Так и будете лежать, парни? – вопросил некто, ранее изумивший Стаса голосом, который достаточно услышать лишь однажды, чтобы запомнить на всю жизнь. Он начал медленно подниматься, секундой позже его примеру, морщась и опасливо озираясь, последовал Марк.

Стас сразу понял, кто эта сидящая за большим письменным столом женщина. Лишь исходившее от нее ощущение некой подавляющей и чуждой силы и сложившаяся ситуация не позволили в тот момент удивиться ее более чем простоватому облику: совсем непримечательное круглое лицо, полное отсутствие макияжа, волосы собраны в простой хвост, будто у домохозяйки, вставшей приготовить мужу завтрак. За ее спиной, у самой стены кабинета (а это, несомненно, был кабинет Рубинштейна), Стас увидел часть широкого дивана, смотревшегося совершенно не к месту в окружающей обстановке, и чье-то неподвижно лежащее тело; спустя секунду он сообразил, что это тот самый здоровяк с презентации, интересовавшийся местонахождением своей дочери. Одна нога мужчины свалилась на пол, другая свисала через спинку, согнувшись в колене, на шее – огромная, сочащаяся кровью рана, словно от укуса крупного хищника. Он был либо без сознания, либо уже мертв. Второе казалось более правдоподобным.

– Явиться прямо сюда, на презентацию, с вашей стороны было весьма неожиданной идеей. Вы меня удивили, – молвила Элея, улыбнувшись лишь уголками губ. – Надеюсь, не потратили время зря? Альберт умеет быть очень убедительным.

– Где Вера? Что вы с ней сделали?

– Я здесь…

Стас резко обернулся. У противоположной стены на стульях сидели обе девушки. Белла тупо смотрела себе под ноги куда-то в пол, словно находилась в прострации, глаза Веры были красными от слез. А за ними возвышался, опустив ладони девушкам на плечи и сияя широкой улыбкой, собственной персоной Альберт Рубинштейн – будто счастливый гордый отец, позирующий перед фотографом с дочерьми-старшеклассницами.

– Кого я вижу! – театрально воскликнул он. – Мой молодой сообразительный друг, какой, однако же, приятный сюрприз! Неужели таки решили принять мое предложение?